Кейт Ноубл - Лето для тебя

— В таком случае, может быть, не откажетесь выпить со мной чашечку? — неожиданно предложил мистер Уорт.

— Выпить с вами чаю? — растерянно переспросила Джейн.

— Да. Видите ли, стараюсь не дать запасам испортиться. Боюсь, дарджилинг придется выбросить, но остальные, в том числе и жасминовый, пока еще в полном порядке. — Он пожал плечами и, словно отвечая на повисший в воздухе молчаливый вопрос, добавил: — Представьте себе, я даже в состоянии сам заварить. Входите же. — Он наполнил чайник. — Обещаю не предъявлять обвинений в нарушении границ.

Нет, соглашаться нельзя. Пусть даже в чудесном пряничном домике прошло немало счастливых часов… теперь здесь живет джентльмен. Мокрый, едва одетый холостой джентльмен.

Но…

Но за все время пребывания в деревне впервые выпала возможность поговорить по-настоящему, впервые не приходилось увещевать безалаберного брата или выслушивать воспоминания о пробежке по площади в первозданном виде. Наверное, непринужденная беседа в столь неофициальной обстановке могла бы кому-то показаться неприличной, но Джейн внезапно ощутила странное спокойствие: этот человек не знал, какой была и что делала в детстве дочка герцога Рейна, а принимал ее такой, какой видел сейчас.

И все же следовало отказаться. Извиниться, еще раз поблагодарить за помощь Джейсону и отправиться восвояси. А потом, случайно встретившись в Рестоне, ограничиться светской улыбкой и несколькими любезными словами. Надо держаться отстраненно, сохранять дистанцию. Любое продолжение отношений вызовет сплетни, а лишнее внимание неизбежно навредит. Неважно, что джентльмену явно хочется познакомиться ближе.

Но…

Прежняя Джейн непременно приняла бы приглашение. До смерти герцогини и болезни герцога она не задумываясь впорхнула бы в гостиную, чтобы непринужденно болтать, смеяться и очаровывать. А потом без сожалений прикончила бы любого, кто осмелился бы сказать неосторожное слово. И пусть та смелая девочка сейчас казалась непростительно легкомысленной, в глубине души очень хотелось хотя бы ненадолго вернуть беззаботное счастливое время.

Решено, надо отказаться. Вежливая улыбка, выражение легкого раскаяния на лице…

Но…

Снова подул ветерок, и снова в воздухе пронесся упоительный аромат жасмина. И вдруг нестерпимо захотелось вернуться к чему-то забытому, но бесконечно родному, близкому и дорогому. К тому времени, когда она не знала, что такое кокетство, а лицо и фигура еще не заставляли мужчин терять голову. Снова стать той худой, угловатой, веснушчатой девчонкой с грязными коленками и липкими ладошками, которая прибегала к доброй соседке в надежде на любимое угощение: жасминовый чай с лимонными кексами.

Джейн подняла ногу, чтобы переступить через порог. Хозяин, который все это время наблюдал за гостьей, одобрительно улыбнулся, но тут же вздрогнул, услышав свист чайника.

Чай. Горячий, ароматный, да еще как в детстве — в гостиной вдовы Лоу! И в компании мистера Берна Уорта?

— Миледи! — послышался за спиной возбужденный голос.

Джейн обернулась и увидела запыхавшегося от быстрого бега вихрастого парнишку — одного из подручных садовника. Мальчик появился на той же тропе, по которой несколько минут назад пришла госпожа.

— Меня послали за вами! Герцог… ваш батюшка… маркиз сказал…

Свет померк. Случилось что-то плохое. Очередное обострение? О Господи, только бы ничего серьезного. Пожалуйста!

Мисс Каммингс посмотрела в сумрачную глубину дома и наткнулась на острый, насквозь пронзающий взгляд.

Берн стоял возле кухонной двери, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. В голубых глазах читалось уверенное спокойствие. Но, помимо ума и твердости, в них светилось что-то еще… а потом он коротко, едва заметно кивнул. И все стало ясно.

Джейн спрыгнула с крыльца и по лесной дорожке побежала обратно, к коттеджу и к обыденной жизни.

Каждый торопливый шаг уносил ее все дальше от дома вдовы Лоу и его нового обитателя.

Берн снял с огня свистящий чайник и поставил на край плиты, дожидаясь, пока вода перестанет кипеть. В доме повисла тишина. Снова полное одиночество — желанное и спасительное.

Общество представляло собой чуждую, враждебную стихию — это стало ясно давно: на людях тяга к саморазрушению угнетала особенно безжалостно. Непреодолимое обстоятельство заставило его бросить Лондон и переехать в глушь — при первой же возможности, как только пришло сообщение о наследстве.

С тех пор прошел уже почти год. Поначалу, оказавшись на пустынном берегу озера, Берн собирался отправиться прямиком к дьяволу. Знал, что на глазах братьев это сделать не удастся. Они так его любили, что становилось больно. А здесь, вдали от близких и просто знакомых, ничто не мешало уступить демонам и окончательно утонуть в пороках.

И все же утонуть не удалось. Какая-то упрямая частица разума сопротивлялась, требуя, чтобы он непременно оставался на поверхности.

Неистребимое жизнелюбие одержало верх даже над телом — но тело все еще отказывалось возвращаться к людям, словно не доверяло собственным силам и возможностям.

И вот сейчас полный оптимизма внутренний голос нашептывал: «Как приятно видеть знакомое лицо».

Но молодая леди вовсе не относится к числу знакомых.

«Во всяком случае, она тебя знала, причем не так, как другие, кто успел составить дурное мнение и шарахался как от чумы», — настаивал голос.

— Они составили обо мне дурное мнение лишь потому, что я сам дал повод, — неожиданно для себя вслух произнес Берн. — И сторонятся по той же причине.

И ты все еще этого хочешь?

Берн посмотрел вокруг. Комнаты небольшого дома до сих пор оставались такими, какими их сделала тетушка, если не считать отсутствия кружев и кое-каких безделушек. Связанные крючком чехлы на подлокотниках дивана и кресел, акварели на стенах — все напоминало о прежней хозяйке. Но на мгновение, когда на берегу внезапно появилась непрошеная рыжеволосая гостья и, зардевшись при виде его мокрого тела, все же нашла силы пренебречь приличиями и пойти следом, безмолвный дом словно проснулся от долгой зимней спячки и ожил.

Оказывается, порою приятно поговорить с кем-то, кроме Доббса.

Что правда, то правда. Короткая беседа оставила на редкость теплое воспоминание. Он не кричал, не рычал и не дрался. Потому что не хотел.

Но хотя общение привлекало, хотя одиночество внезапно предстало во всей своей неприглядности, Берн ясно сознавал, что, позволив себе вернуться к людям, уступив соблазну вновь оказаться в Лондоне, впустив кого-то в свой мир, лишь разрушит то немногое, что смог построить в душе за время отшельнического существования.

Он насыпал в фарфоровый чайник заварку и залил кипятком. Подождал, пока чай настоится. Впрочем, пить уже не хотелось. Прохладная вода и свежий утренний воздух взбодрили. Нога привычно ныла — тупая пульсирующая боль уже превратилась в постоянную, спутницу.