Уинстон Грэхем - Корделия

Здесь было тише, спокойнее. Он снова потребовал виски, как будто надеялся утопить в нем свое отчаяние. Какая разница? Он разбит, уничтожен морально. "Прекрасная мечта растаяла при ярком свете дня…" Кто это написал? Призрачная тюрьма приняла его в свои объятия. Да, он снова в клетке. Певчая птица и в клетке поет. В прошлом он не раз изливал душу в стихах. Нет, он не позволял себе, как и другие, откровенно писать о своих разочарованиях – это слишком больно. Помогал сам процесс. Несколько строк на бумаге действовали лучше любого успокоительного. Он бредил славой, внезапным признанием, блестящими отзывами в прессе, знакомством с великими мира…

Грезы всегда приходили на помощь. Почему же сейчас не случилось ничего подобного? Брук выпил еще стакан виски, достал из кармана карандаш и использованный конверт. Что, если раз в жизни прямо написать о своем горе? Кто может ему помешать?

Туча железной грудью затмила свет.

Снег под ногою скрипнет во тьме ночной.

Горечь моих поражений и горечь его побед.

Одинокого волка вой.

Прочь – от его чертогов! Чего ты ждешь?

Здесь только злато, и гнет, и власть.

Нежность отца – это точно такая ложь,

Как проститутки страсть.

Брук продолжал писать; слова лились нескончаемым потоком. Он чувствовал: получается нечто стоящее. Сыро, но общее ощущение, интонация, сама душа стихотворения… Это прекрасно! Горечь, злость – надежнейшие стимулы к творчеству! Им овладело вдохновение; сами собой приходили мысли, образы и легко ложились на бумагу. Бумага кончилась; он разорвал конверт и начал писать на внутренней стороне. Ему было все равно, смотрят ли на него. Он заказал еще виски, но даже не притронулся.

Наконец вдохновение иссякло. На лбу Брука выступила испарина. Получилось двенадцать строк. Еще три смутно витали в уме, но никак не могли оформиться.

Да, это будет маленький шедевр. Обычно на создание стихотворения уходили многие недели… Брук замерз и решил вернуться домой.

Домой. Теперь можно. Мысль о возвращении в Гроув-Холл уже не казалась такой невыносимой. Он выплеснул на бумагу всю желчь; поэзия в очередной раз пришла на выручку.

Он встал, осушил свой стакан, подобрал драгоценные листки и застегнул пальто.

Брук не помнил, давно ли сидит здесь, но, должно быть, время уже позднее. Когда он вышел на улицу, валил снег и дул ветер. Омнибусы не ходили, и вблизи не было видно ни одного кэба. Он решил идти пешком. Ветер леденил все тело до мозга костей.

Прежние честолюбивые мечты утонули в алкоголе, зато родились новые. «"Бюллетень" обязательно напечатает это стихотворение, даже если он и не поступит к ним младшим редактором. Это прославит его имя. Прекрасный способ отомстить отцу – единственный, от которого у старика нет противоядия. Если бы всегда удавалось достигать такой концентрации мысли, такой остроты чувства, такой искренности. Он переплавил свои страдания в художественное произведение, почти добился совершенства – как Поп, как Драйден…»

Ему никогда еще не доводилось столько пить, и примерно на полпути Брук почувствовал себя плохо. Боясь потерять сознание, он прислонился к стене и уронил голову на грудь. Потом, спотыкаясь, преодолел еще несколько сотен ярдов.

Он слишком хорошо знал дорогу, чтобы не отдавать себе отчета в том, сколько еще идти. Когда наконец показались очертания Гроув-Холла, это было как оазис в пустыне. Брук сел прямо на снег, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Гордость тоже не сбросишь со счетов. Он должен войти в Гроув-Холл с высоко поднятой головой.

Слава Богу, наружная дверь оказалась открытой, и на пороге, поджидая его, стояла Корделия в меховом пальто.

Брук простудился – как и следовало ожидать.

Он отказался немедленно лечь в постель – это подтвердило бы мнение о нем как о больном, никчемном человеке. В понедельник он не поехал на фабрику, но после отъезда мистера Фергюсона бодрым шагом направился в его кабинет и взял копию договора, чтобы показать поверенному – но не их семейному, а какому-нибудь постороннему, в городе.

Его худшие подозрения подтвердились, и он вернулся домой еще более разочарованным и больным.

Он не стал спешить с письмом к Хью, все еще теша себя дерзкими, отчаянными проектами. Главной стала работа над стихотворением, которое Брук шлифовал и оттачивал до блеска; наконец осталась одна последняя строка – она никак не приходила в голову.

Как обычно, у него пропал аппетит, но он все-таки сошел к ужину – показать отцу, что нисколько его не боится. Хватит пасовать и стелиться перед ним! Брук сидел за столом, бросая на мистера Фергюсона неприязненные взгляды исподлобья и повторяя про себя строки своего шедевра. Он заранее праздновал победу.

Корделия была в страшной тревоге. Выражение лица Брука не предвещало ничего хорошего. С минуты на минуту могла вспыхнуть новая ссора. Для этого было бы достаточно любой мелочи. Теперь она понимала, сколь тщетны были ее надежды достичь компромисса. Ссора вырвала с корнем их родственную привязанность; между ними разверзлась пропасть, и преодолеть ее не было никакой возможности.

Дальше идти было некуда. Гнетущая тишина последних десяти дней – и та казалась лучше, чем то, что сейчас. Корделия решила уговорить Брука пару дней не выходить из спальни. А она как-нибудь поговорит с мистером Фергюсоном. Могли же они находить общий язык в прошлом. Им с Бруком необходимо уехать, как можно скорее приискать новое жилье…

Ход ее мыслей был нарушен странной выходкой Брука: он повертел тарелку и вдруг сбросил ее на пол. Потом бессмысленно уставился в пространство перед собой и облизнул запекшиеся губы. Служанка ринулась подбирать осколки – он и не заметил. Корделия боялась единым словом нарушить тягостное безмолвие. Если это предвестие новой бури… Мистер Фергюсон тяжело сопел за едой.

– В чем дело, Брук? – не выдержала тетя Тиш. – Что случилось, милый?

Он уронил руку на стол и вдруг резким движением смахнул фаянсовый сервиз, опрокинул салатницу и разлил вино. Сначала у Корделии мелькнула мысль: "Ну, это уж слишком!" – но потом она поняла, что Брук не соображает, что творит. Он судорожно уцепился за скатерть, силясь подняться.

– Брук! – она оттолкнула свой стул и бросилась к нему. Но не успела подхватить – он рухнул на стол и потерял сознание.

Как ни странно, Корделия испытала облегчение. Значит, новая ссора не состоится; можно заняться чем-то конкретным, будничным – растирать ему руки, посылать слуг за бренди, отдавать нормальным тоном нормальные распоряжения. Неужели это цинизм? Зато лопнул назревший нарыв, за одно это можно было отдать многое.

Через несколько минут Брук начал приходить в себя. Мистер Фергюсон стоял поодаль, полуозабоченно, полувраждебно кусая губы. Нужно уложить Брука в постель – он переутомился, нуждается в отдыхе. Послать кого-нибудь в Полигон – так, на всякий случай. Роберт тотчас откликнулся на зов, осмотрел своего пациента. Да, это простуда: несколько деньков в постели – и все будет в порядке.