Зия Самади - Избранное. Том 1

— А мы будем сидеть сложа руки?

Лопян достал из шкафа написанную по-китайски листовку:

— Нужно перевести, размножить и распространить.

— До каких пор мы будем переписывать бумажки? Ведь Пазыл-ака приказывает немедленно подняться! — запротестовал Заман, беря листовку. — Или так и будем ждать, когда кумульцы придут в Кульджу? Пора браться за оружие!

— По-твоему, надо восставать сегодня же? Нет, Заман, мы еще не готовы. Ошибка Пазыла в том, что он не создал руководящий центр заблаговременно, перед восстанием. Поэтому не получилось согласованных действий, народные выступления разрозненны, не объединены в одно целое. Пока не поздно, необходимо исправить эту ошибку…

Заман вышел от Лопяна раздосадованный. Хотя у китайца была своя логика, горячее сердце Замана рвалось в бой. «Кажется, и Лопян любит только болтать и тянуть время… Может, уехать к Пазылу-ака?.. А если он спросит: „Что, в Кульдже ничего не смогли сделать?“ — что я отвечу ему?..»

Весь во власти размышлений, Заман не заметил, как пришел к Касымджану, своему приятелю, жившему за счет выручки от продажи различной мелкой утвари деревенским баям.

Муэдзин самой большой в Кульдже Дян-мечети поднялся, пыхтя и отдуваясь, на минарет. За то ли, что его красная толстая шея напоминала бычью, или за то, что голос у него был как рев у быка, люди прозвали его «Муэдзин-бык». Едва он прокричал первый раз призыв к молитве, как вслед за ним, подобно петухам, закричали муэдзины других мечетей.

В это предрассветное время около мечетей и в мечетях сновали какие-то люди в чалмах, расклеивали на стенах листки, раскладывали их на мимбарах — кафедрах для проповедников — и на ковриках для молящихся. Потом эти люди исчезли. Вскоре, еще в предутреннем сумраке, мечети заполнились верующими.

По завершении утренней молитвы имам, поднявшись на мимбар, сказал:

— Люди, сегодня хадис шарипэ — священное предание — прочитано не будет. Вместо этого представитель его превосходительства огласит нам письмо господина губернатора.

— Имам-ахун, — спросил кто-то с места, — когда мы делали поклоны, наши лбы касались бумаги. Что означает это?

— Да, да, что это? — раздались голоса.

Сначала, пока в темноте светились всего две свечи у кафедры, листков никто не заметил. Теперь же, когда рассвело, все увидели их перед собой. Имам сам взял в руки листок с кафедры.

— Какой неверный мог сделать это?! — воскликнул он.

— Во время молитвы мы прикасались лбами к бумаге, написанной неверными! — ужаснулся Муэдзин-бык.

В мечети поднялся переполох.

— Давайте прочтем, что там написано! — крикнул кто-то.

Грамотные уже успели прочесть листовку и пересказывали кратко ее содержание неграмотным:

«Не будем сидеть сложа руки, братья! Скоро Гази-ходжа появится под небом Или. Громите гоминьдановцев!»

В мечети поднялся шум, порядок нарушился, ничего нельзя было разобрать. Представитель губернатора оказался в глупом положении. Он присоединился к имаму и муэдзину, собиравшим листовки. А народ, выйдя во двор, толпился у листков, наклеенных на стены…

Подобные картины наблюдались и в других мечетях, на базаре, всюду, где собирался народ.

Громадный кирпичный дом под железной кровлей вместе с прилегающим к нему садом в городе называли «большим двором Юнуса-байваччи». Улицу перед этим великолепным зданием всегда чисто подметали и поливали водой. Однако прохожие обычно недоуменно пожимали плечами: дом, казалось, пустовал — его окна почти всегда были закрыты, и из-за них не доносилось на улицу никаких звуков.

Через калитку в воротах Заман вошел во двор.

— Вас просили пройти в контору, — сказал привратник и тут же запер ворота на большой замок.

Контора, большая комната, примыкавшая к жилым помещениям, освещалась висевшей под потолком пятидесятилинейной лампой. На столе, на видном месте, лежала записка, написанная рукой Юнуса:

«Немедленно отправь телеграммы!»

Телеграмм было четыре. Одна — приказчику в Шанхай, чтобы пока не отправлял в Синьцзян караваны с товаром. («Значит, испугался кумульцев… А ведь вчера только хвастался!») Две другие — в Кашгар и Хотан, там приказчикам предписывалось закупать и хранить местные шелка, ткани и ковры. («Вот навозный жук! Подгребает под себя товары, чтобы потом взвинтить цены на них…») Четвертая телеграмма была написана по-китайски и адресована Шэн Шицаю. Она особенно заинтересовала Замана. Отыскав в словаре значения незнакомых иероглифов, он несколько раз повторил про себя неожиданное ее содержание: «Дела идут хорошо». («Странно. Что значат эти слова? Или этого шайтана и с Шэн Шицаем связывают торговые дела? Но тогда бы я знал об этом. Нет, здесь что-то другое…»)

Собрав телеграммы, Заман хотел было выйти, но оказалось, что входная дверь закрыта снаружи.

— Кто там? Откройте дверь! — крикнул Заман.

— Хи-хи-хи…

— Кто там? Довольно! Я тороплюсь!

— Не открою. Сегодня вы мой пленник…

Заман понял, кто сыграл с ним шутку, и от удивления замер на месте. И лишь немного спустя сказал:

— Если я не исполню вовремя поручения вашего отца, будет нехорошо. Откройте же, Халидам…

— Выходите через боковую дверь!

— Боковую дверь?.. — Заман удивился: она вела в женскую половину дома.

— Не бойтесь. Дома никого нет, все в саду. А бабушка уснула. — Халидам, звеня украшениями, удалилась.

«Вдруг меня кто-то увидит? Позор… Или она разыгрывает меня?» Но делать было нечего, он приоткрыл боковую дверь, вошел и увидел через противоположную дверь в зеркале большой гостиной стройную девушку. Заман попятился.

— Стыдно… ой, стыдно, — раздался дразнящий голос Халидам, — джигит убегает от девушки! — Она вышила из гостиной к Заману.

Заман ничего не ответил — засмотрелся. Раньше ему приходилось видеть Халидам несколько раз мельком, но вот так, лицом к лицу, он столкнулся с ней впервые.

— Что ж вы молчите? Ну-ка, скажите, похожа я на шанхайских девушек?

Тонкими, стройными руками она уперлась в гибкий, нежный стан и быстро повернулась, отчего мелкие косички на мгновение разлетелись в стороны вокруг головы, напомнив Заману лепестки невиданного яркого цветка. Ее большие красивые глаза стали вдруг грустными, но она тут же звонко рассмеялась. От ее сияющего личика и затененных ресницами глаз, над которыми изгибались тонкие брови, веяло безмятежной радостью. Стройный стан, обтянутый черным бархатом, три ряда бус на белоснежной шее, серьги с рубиновыми искорками и тюбетейка, вышитая золочеными нитками… Заман окончательно растерялся:

— Не знаю, — что и сказать… Вы как…

— Ха-ха-ха! — Халидам подошла к Заману. — Мне говорили, что вы разговорчивый. Отчего же язык проглотили?