Зия Самади - Избранное. Том 1

— Тише, не накличь беду, братец!

— Нужно добро прятать подальше…

— Девок и молодух с глаз долой — скорее!..

Дехкане небольшого селения Араторук, что на северо-востоке от Кумула (Хами), были в панике. Люди прятались в домах, закрывали накрепко двери. При одном только имени «Чжан-сочжан» у них поднимались дыбом волосы. И не успел Чжан прибыть в селение, как всех охватила тревога, опустели дворы и улочки, каждый дрожал за свое скудное добро и просил милости у бога.

Ночь прошла в страхе и молитвах. А на рассвете, едва служитель мечети вернулся с утренней молитвы, посыльный обежал дворы с приказанием главам семей собраться к шанъё.

Всегда послушные, дехкане отправились, даже не позавтракав. Люди шли с опущенными головами, сердце каждого сжималось в тоскливом ожидании несчастья. Скоро во дворе старосты собрались все, но начальство не спешило показаться. Дехкане безропотно ждали.

Прошло около трех часов, а Чжан-сочжан все сидел у шанъё, и никто не посмел высказать малейшее недовольство, хотя у многих устали ноги и ломило в пояснице. Да и кто осмелится хотя бы пикнуть? И без этого над кем-то сегодня просвистит бич, чьи-то руки попадут в колодки, чьи-то ноги закуют в кандалы… Одни лишатся земли, другие — лошадей…

— Появился Чжан-дажэнь!

На крыльцо в сопровождении четырех солдат вышел Чжан-сочжан. Он стоял важный, надменный, презрительно оглядывая толпу, а дехкане опустили головы еще ниже. Пять лет прошло с тех пор, как он при поддержке чиновников из Кумула, добился назначения на должность сочжана восьми селений округа. А до этого… До этого, бедствуя, с корзиной на плечах прошел пешком тысячи верст из внутреннего Китая. Тогда глаза его были почти навыкате, лицо худым, руки тонкими, словно только проросшая травинка. А теперь — заплывшие жиром щелочки-глаза, пухлое лицо, толстые, мягкие руки и важная, вперевалочку, походка, точь-в-точь мерный шаг гуся. Чжан начисто лишен был совести, он почти открыто грабил народ и уже в компании с китайскими торговцами Кумула имел в городе магазин, сверх того владел тысячей баранов, лошадей, коров, быков, хранил в сундуках золото и серебро.

Неподвижно, холодно, как каменный идол, смотрел сочжан на народ, а потом кивнул горбатому переводчику. Тот начал говорить от имени сочжана:

— Сочжан-дажэнь прибыл сюда по двум делам. Первое: прибывшим из внутреннего Китая братьям вы должны выделить излишки земли…

При этих словах ряды дехкан колыхнулись — излишков ни у кого не было, — но, опасаясь гнева Чжана, все опять замерли.

— Второе, — продолжал переводчик, — сообщить вам от имени провинциального правительства, что налоги увеличиваются вдвое. Понятно вам, люди?

По толпе прокатился тяжелый вздох, и опять наступило безмолвие.

— Запомните, люди! — закричал после переводчика толстопузый шанъё, размахивая маленькими, обрубленными, как палка, руками. — Наш Чжан-дажэнь занимает тот пост, которому подчинены все дела вокруг… — От натуги он закашлялся. Его слушали тоже молча. — Все мы одинаковы, все мы люди, — продолжал староста, — дехкане других селений не обидели тех несчастных, пришедших из внутренних районов, — уже помогли и землей, и скотом. Мы не останемся в стороне и тоже возьмем китайских братьев под свое крыло, земляки! Вот я вношу пять хо [14] Xо — примерно четыре пуда. пшеницы.

В рядах раздался смех. Чжан повернул голову и посмотрел — стало тихо.

— Указание сочжана такое: каждая семья обязательно должна выделить нашим братьям, прибывшим из внутреннего Китая, и землю, и скот. Кто не выполнит, будет наказан, поняли? — требовательно сказал переводчик.

Видимо, люди смирились с судьбой, потому что никто не проронил ни слова, наоборот, стало еще тише.

— У нас, — проговорил, склонившись, шанъё, — молчание — знак согласия, господин Чжан-дажэнь.

— Хао — хорошо! — ответил Чжан довольно и повернулся было уйти, как вдруг из толпы выскочил широкоплечий джигит.

— Эй! — крикнул он старосте. — Ты что, заживо нас продаешь?

Лишь теперь толпа глухо зароптала.

— Замолчи, голоногий, или тебя живым зароют! — заорал шанъё.

— Как мы будем жить, братья, если свои скудные клочки земли и еле стоящих на ногах лошадей отдадим пришлым?

— Правильно говоришь, окям [15] Окям (дословно — брат мой) — уважительно-ласкательное обращение к собеседнику. Хетахун!

— Поборы увеличивают, по миру хотят пустить!

— Думают нас извести, а землю отдать пришлым!

Несколько дехкан криками поддержали Хетахуна. Их слова, рвавшиеся из глубины души, нарушили ледяное безмолвие толпы, она зароптала, заволновалась, но в дело вмешались те, кто считался в селении влиятельным.

— Эй, люди! Успокойтесь! Разве можно противостоять властям? В беду попадем из-за таких, как Хетяк! — надрывался один.

— Кого вы слушаете? Хетяк приведет нас в огонь! — вторил другой.

— Да, люди, это так. Такие, как Хетяк, только воду мутят. По законам шариата их надо удавить мешками с песком, — подал голос стоявший с четками в руках сельский имам.

— Братья, нож дошел до кости — чего же теперь жалеть? — закричал было Хетахун, но по знаку сочжана солдаты схватили его и заперли в амбар.

— Земляки! Неужели предадим Хетахуна? — крикнул какой-то дехканин, но никто не поддержал его.

Солдаты ввели во двор десятка полтора избитых, окровавленных людей, с колодками на руках, — и те, кто недавно роптал, потеснились было в толпу, но сочжан велел схватить их. Крикунов тоже заперли в амбар, вместе с приведенными.

— Ну, кто еще хочет выступить против распоряжений правительства? — расправил плечи Чжан-сочжан.

Народ молчал.

— Сейчас привели бунтовщиков из соседних селений, — сообщил переводчик.

— Такова участь всех, кто выступает против правительства, — назидательно изрек имам.

Чжан-сочжан велел разойтись всем, кроме старейшин. Когда двор опустел, старейшинам было указано, сколько выделить земли, сколько собрать скота и семян для переселенцев из внутреннего Китая. Основная тяжесть обложения падала, конечно, на долю тружеников…

Обойдя восемь селений, Чжан-сочжан получил в подарок восемь иноходцев, которых пустил пастись в косяк лошадей знакомого бая; на пятьсот серебряных монет-юаней, полученных за то, что отпустил на свободу нескольких арестованных, приказал старосте купить и содержать овец. Сейчас перед сочжаном красовался саврасый иноходец под пекинским седлом, невдалеке стояли кучкой сельские богатеи — они пришли проводить знатного гостя. Чжан шагнул к коню, и его чуть не на руках взгромоздили в седло. Чиновник возвышался на коне как кувшин: казалось, вот-вот свалится.

— Это очень смирный конь, — держите повод свободнее, дажэнь, — лебезил шанъё, ведя под уздцы саврасого с седоком за ворота.