Зия Самади - Избранное. Том 1

— У нас есть сведения, что Ходжанияз тайно сговаривается с неверным кафиром Шэном…

Бугра обозлился на Нияза: к чему обсуждать здесь непроверенные слухи? Только накануне он внушал аламу и другим, что, не имея веских подтверждений, нельзя придавать значения этим разговорам.

Темное лицо Махмута побагровело, но он сдержался и внешне спокойно ответил:

— Шэн Шицай не раз присылал послов для переговоров, это правда. Однако речи о расположении Ходжанияза к Шэн Шицаю несовместимы с истиной.

Ответ Махмута хотанцев не удовлетворил. Заман сейчас был особенно насторожен. Ему казался уместным упрек Нияза-алама, он хотел, чтобы мучившая его загадка разрешилась. Но хотанцы не стали вдаваться в обсуждение этого вопроса. Лишь Бугра веско проговорил:

— По-нашему, доверяться коварному Шэн Шицаю, идти на соглашение с ним — все равно что связать родину и народ по рукам и ногам. Молю аллаха, чтобы слухи эти оказались ложными!

— Да ниспошлет аллах могущество исламу! — Военный муфтий Ходжанияза, его доверенный секретарь, до сих пор сидевший как истукан, не принимая участия в обсуждении, предпочитавший, видимо, произносить лишь общеизвестные утверждения и призывы, оказался верным себе и на этот раз.

Пререкания длились долго. В конце концов обе стороны договорились совместно противостоять общему врагу, однако хотанское правительство сохранило свое особое положение.

В тот же вечер после пира с подношением подарков в честь Шевкета — Доблестного (как его прозвали) — Махмута Мухита и его людей делегация отбыла в Кашгар.

Когда Ма Чжунин оделся и вышел; его любимец белый конь был уже заседлан. Увидев хозяина, конь ударил копытом о землю, запрядал ушами и тихонько заржал. Ма Чжунин быстро подошел к коню, погладил его лоб, расчесал ровно подстриженную, как у девочки, челку, ласково похлопал по высокой красивой шее, легко вскочил в седло и в сопровождении одного лишь телохранителя двинулся по улице.

Было еще темно, только-только начал светлеть восток, предвещая, что скоро из-за гор появится золотое блюдо солнца. С Тянь-Шаньских гор подул прохладный предутренний ветерок, пошевеливая хвост и гриву белого коня.

Ма Чжунину нравились ранние прогулки верхом — они приносили успокоение душе. Запутанные, неразрешимые думы терзали его всю ночь. Сейчас он будто убегал от них, торопясь уехать подальше от города, и вот уже белый конь взмок и начал выплевывать пену, — он всегда, разгорячившись, выплевывал, словно играя, в обе стороны пену изо рта.

Миновав кладбище на северной окраине Аксу, всадники выехали на развилку дороги, ведущей к уездному городку Баю. Здесь Ма Чжунин легко спешился, похлопал по мокрой шее коня, протер платком его лоб и глаза, передал поводья телохранителю, а сам пошел в сторону, к холму.

Когда он взобрался на холм, со стороны оставшегося вдалеке города донесся звук сигнала, по которому солдаты строились на утренние занятия. Обычно Ма Чжунин сам присутствовал на учениях и в нужных случаях показывал, как выполнять то или иное упражнение.

Яркие лучи взошедшего солнца осветили долину и начали слепить глаза. Утренняя тишина нарушалась лишь журчанием ручья да шелестящим полетом диких уток.

Ма Чжунин долго стоял на холме, не отрывая взора от бескрайней долины. «Чарующий край, — пробормотал он, вглядываясь в затуманенные равнины Такламакана, — но я вступил сюда, не постигнув его тайн…» Да, Га-сылину, «юному командующему», как его прозвали, недостало времени осмыслить историю сложной многовековой борьбы за независимость, которую вел восточнотуркестанский народ, некогда было вникать в суть раздиравших край противоречий. Наступая с войсками на земли уйгуров, он напоминал задиру-петуха, озабоченного только дракой. Не приняв во внимание внутреннее положение в крае, он начал терпеть поражения и только теперь принялся осмысливать ошибки.

«Нет, меня одолели не потому, что я был слаб или непредприимчив… Все-таки я беспрепятственно, как нож в масло, врезался в синьцзянские земли и дошел до Урумчи, — думал он, вспоминая свое победное продвижение в начале войны. — Если бы Шэн Шицаю не помогли техникой и вооружением, я поставил бы его на край могилы, да!» Он вспомнил, как в январе 1934 года в ожесточенных боях у города Урумчи потерпел поражение от войск Шэн Шицая и отступил через перевал Даванчин к Карашару, оставив под снегом большую часть отборных своих солдат. Сердце сжалось, Ма Чжунин зашагал по склону. Телохранитель повел было к нему коня, но командующий взмахом руки остановил его, спустился к ручью, напился из пригоршни.

Чуткий Сяо Ма — малый Ма, — не первый год служивший при командующем, стиравший ему белье и стлавший постель, везде и всюду тенью следовавший за ним, научившийся по лицу угадывать душевное состояние хозяина, понял, что Ма Чжунин чем-то мучается, и попытался отвлечь его внимание:

— Нынче, наверное, урожай хороший будет: журавли низко летят, — тихо, но достаточно четко произнес он.

Га-сылин посмотрел в небо. Стая журавлей, выстроившись за вожаком в форме гусиного крыла, летела к востоку. Вдруг, нарушив строй, они закружились, как в водовороте, крылья их заработали часто и беспорядочно, и протяжное «кру-кру-кру…» всколыхнуло небо. Потом из скопления птиц снова вырвался вперед вожак, и вся стая полетела за ним дальше. Взмахи крыльев опять стали равномерными, журавли выстроились в ряд и теперь походили на растянутую нитку с янтарными бусинами. Бусины, удаляясь, все уменьшались и уменьшались. Ма Чжунин провожал их взглядом до тех пор, пока журавли не превратились в серебристые точки, а потом и совсем исчезли из виду.

Опустив голову, Ма Чжунин пошел к коню. В седле он немного приободрился: «Еще не все потеряно. Пробуду какое-то время в Аксу, пополню войска, приведу их в порядок. Двинусь на Кашгар, возьму его, потом Яркенд и Хотан. В моих руках окажутся Курля, Кучар, Аксу, Кашгар, Яркенд, Хотан. Там до пяти миллионов уйгуров. Приручу их, создам сильное войско и пойду на север…» У Ма Чжунина прибавилось сил после принятого решения, и белый конь, будто не касаясь земли, понес его вперед, торопясь доставить к победной цели.

Поодаль показались солдаты, вышедшие на утренние учения за стены городской крепости. Га-сылин стал наблюдать, не слезая с коня. Настроение его опять испортилось: солдаты-новобранцы и те, кто их учил, двигались вяло, нехотя.

— Наемные попрошайки! — воскликнул в сердцах Га-сылин, но его восклицание никто, кроме Сяо Ма, не расслышал. В урумчинском бою он лишился лучших своих офицеров-дунган, им самим подготовленных. Те, что их заменили, были малоопытными наемниками из провинций Ганьсу и Цинхай. Эти подонки готовы душу и тело прозакладывать за трофеи, за добычу, они ринулись в богатый край Синьцзян, словно притянутые магнитом. Способные обобрать даже покойника, они после недавних поражений лишились наживы и, не находя никаких возможностей для «коммерции», день ото дня все более падали духом. Потому-то они обучали новобранцев так лениво, считая каждый свой шаг.