Зия Самади - Избранное. Том 1

— Спасибо за заботу, Турди-байвачча! — поблагодарил Ходжанияз.

— Будет очень неплохо, если и другие баи последуют примеру Турди, — поглядел по сторонам Сабнт.

— При нынешних трудностях с продовольствием и обмундированием поступок Турди-байваччи особенно значителен, — произнес Махмут Мухит.

В беседке после этих слов началось волнение.

— Турди-байвачча ошеломил и пиршеством, и подношением, — заметил Шапи.

— Надо завтра же напечатать в газете призывную заметку об этом, — предложил кто-то.

— Наш толстопузый скряга сегодня так расщедрился, что нет границ моему удивлению, дорогой Кадирбай, — осторожно подтолкнул соседа купец.

— Ладно, выдрали у свинки всего-навсего одну щетинку. Сидите и помалкивайте, Хетабай!

— Так ведь теперь не отмолчишься. Придется и нам…

— Да, воззвав к господу… — вздохнул Кадирбай.

— Вторая моя просьба, — воодушевленный Турди повысил голос. — В знак того, что Ходжа-ата не отверг приглашение ничтожного подданного и оказал мне честь своим посещением, позволено ли будет мне поднести сарпай [38] Поднести сарпай — одеть с головы до пят. каждому из-гостей?

— Эй, ты так все нажитое понапрасну размотаешь! — вытаращил глаза Ходжанияз.

— Ради чести хаджи-ата мне и жизни не жаль, почтенные господа. — Турди наклонил голову, выказывая свою преданность. «Жаль, нет здесь межеумка Юнуса! — думал он. — Я превзошел его наставления. В хитрости мы от него не отстанем…»

— Уважаемые! Нечеловечно отклонять благое намерение! — воскликнул Хатипахун, опасаясь лишиться подношения.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — разрешил Ходжанияз.

— Прекрасно, дорогие мои! Спасибо! — Турди готов был сделать знак слугам, но Сабит-дамолла перенес церемонию подношения на конец пиршества.

И гости, запивая кумысом, принялись за острый шашлык, искусно обжаренные со специями кусочки легких, сердца, печени… Но даже тонкая, обильная, разнообразная еда не могла улучшить настроение купцов. Недовольные щедростью Турди, они втихомолку поносили его. А муллы и ахуны с нетерпением ждали конца пиршества: так хотелось им поскорее получить обещанные одежды — сарпай.

Гости, должно быть, утомились от еды, питья и долгого сидения — они начали прогуливаться по саду. Несколько человек о чем-то спорили — далеко от виноградной беседки, устроившись среди зарослей инжира. Заман, обходя заросли, приблизился к ним, его увидел Шапи и тут же выскочил навстречу.

— Как хорошо, дорогой, я с каких пор хочу с вами поговорить!

Заману и самому этого хотелось. Многого в нем Заман не понимал и потому хотел основательно потолковать с Шапи наедине.

— Вы так удобно расположились — не стану ли я лишним?

— Ни в коем случае, дорогой мой, ни в коем случае не станете. Я познакомлю вас с приятелями! — И Шапи почти силой потащил Замана.

— Я, возможно, побеспокоил вас, прошу прощения. — Заман смущенно обменялся приветствиями с приятелями Шапи.

— Наоборот, мы рады знакомству, — ответил бородатый парень.

— Сейчас я представлю вам каждого из этих черноглазых…

— Нет, Шапи-эфенди, о глазах не будем, нет! — шутливо воскликнул Аджри, один его глаз чуточку косил.

— Тогда начнем разбирать по носам, — уступил Шапи, и все со смехом повернулись к тому, чей нос напоминал баклажан.

— Не по носам, а по ногам, — отшутился тот, намекая на Шапи, у которого правая нога была короче левой.

— Этот — Адил, — показал Шапи на владельца баклажаньего носа, — учитель истории в школе «Ирфания». Наш дорогой Маруп окончил открытую в 1914 году школу «Джадидия» [39] Ирфания — вместилище знаний; джадидия — европеизированная религиозная школа, в программу которой были введены светские предметы — математика, география, история. и сейчас преподает в ней. Тихоня в очках — вон в стороне — Ислам, старший писец ведомства по делам религии, довольно силен в философии. А птенца-поэта можно не представлять — вы узнаете его по глазам, — он показал на Аджри, и все рассмеялись снова.

— По словам Шапи, — заговорил Адил, — вы в кумульском восстании с самого начала…

— Нет, Адил-ака, я принял участие позже, — немедленно поправил Заман.

— Пусть так, но ведь, в конце концов, вы были в числе тех, кто переполз с севера на юг? В этом, как бы выразиться, в этом…

— …Приключении! — подбросил Ислам.

— Ладно, назовем приключением. Когда же, по-вашему, будут результаты этого приключения?

— Как можно называть приключением движение за народное освобождение? — задал Заман встречный вопрос.

Адил, похоже, смутился, вместо ответа сорвал ягоду инжира и положил в рот.

— А почему нет? Борьба за власть, напоминающая игру в мяч. Назвав ее приключением, и верно отмерим, и точно отрежем. — Старший писец Ислам поправил очки, скрывавшие его узкие глаза.

Заман не спешил с ответом. Он взглянул на Шапи, на остальных, надеясь, что они одернут старшего писца, но все молчали, как бы испытывая Замана.

— Какое содержание вкладываете вы в понятие «приключение», господин? — Заман с особым ударением произнес последнее слово.

Старший писец, будто готовясь к схватке, распрямился, поддернул рукава до локтей, облизал скривившиеся губы:

— Известно, что у возглавляемой Ходжаниязом кучки смутьянов нет ни общего плана, предрешающего будущее народа, ни, по меньшей мере, хотя бы проекта его. А вы, черноногие, увлечены только военными подвигами…

— Довольно, — произнес Шапи, — запрещаю! Ты, старший писец, хватил через край. Заманджан не безропотный школяр, которому ты мог бы вдалбливать свою религиозную философию!

— Не беспокойся, поэт! — воскликнул рассерженный Ислам. — О религии я говорю там, где это к месту, а пораженных «красной болезнью», вроде Заманджана, обращать не собираюсь.

— Кучка смутьянов?.. Вы пытаетесь унизить тех, кто с оружием в руках поднялся против врагов. Это вы, что ли, печетесь о будущем народа? Нет, те самые, по-вашему, «черноногие» люди! А вы и вам подобные ученые господа, что делали вы? Наверное, вы и свиста пули не слышали, забившись поглубже в жилую келью при медресе? — Заман уже не мог совладать с собой.

— Одно грамотное, точное слово против врагов сильнее ста пуль! — Старший писец самодовольно оглядел окружающих.

— Деды и отцы учили нас. «Пустыми словами города не берут», — пренебрежительно махнул рукой Заман.

— Ладно! — Ислам насмешливо скрестил на груди руки. — Вы проявили «героизм». Пусть. Но вот уже три года вы не можете сладить с этим сосунком Ма Чжунином и бегаете от него поджав хвост!

Он думал сразить этим доводом Замана, но, кажется, его нападки ни у кого сочувствия не вызывали.

— В борьбе неизбежны и отступления, и наступления, — возразил Заман. — Народно-освободительное движение — это совсем не то, что в медресе, когда прогоняют одного имама и ставят другого.