Зия Самади - Избранное. Том 2

— А ты вспомни о его полях и пастбищах. Сколько их у него? Так нет же, никак не успокоится: еще, еще! Эх, придет ли когда-нибудь час, когда мы свяжем всех таких, как он, одной веревкой и, как баранов, выведем прочь с земли нашей…

— Одной веревки будет мало… — задумался Махаматджан, но, видя гневное волнение Гани, постарался успокоить друга: — Ничего, брат, придет этот час, и мы рассчитаемся с ними…

— Ладно, хватит красться вдоль забора. Давай прямо откроем ворота. Эх, и задам же я сейчас обоим — отцу и сыну…

Махаматджан продолжал успокаивать друга:

— Не стоит поднимать большого шума. У Ходжака длинные руки, как бы не стало потом хуже бедной семье Момуна. Лучше потихоньку увезем девушку — это ведь для нас главное…

Гани сильно застучал в огромные ворота. Прошло немало времени, пока послышались шаркающие шаги и натужный кашель:

— Кто там? Среди ночи…

— Шанъё дома? — строго спросил Гани.

— Ты сам кто такой?

— Нияз-лозун [10] Лозун — административная должность, надзиратель. , открывай!

Услышав грозное имя, старик за дверью растерялся и в растерянности быстро залопотал:

— Господин лозун, господина шанъё вызвал к себе бек в Чулукай, еще с утра уехали, — и закашлялся.

— А сын дома?

— Дома, дома, Тусукджан дома, — старый слуга дрожащими руками стал открывать запоры.

— Где покои Тусука? — спросил Гани, входя в ворота и отдавая поводья слуге.

— Вон там, в глубине сада, где огонь горит.

— И новая сноха там?

— Там, господин, там…

— Кто кроме тебя в доме остался?..

— Все слуги в поле… Никого нет…

Узнав, что, кроме сына шанъё и старого слуги, никого в доме нет, Гани заговорил громко. Он обратился к Махаматджану: «Хашим!» Тот, поняв игру товарища, откликнулся соответствующим тоном:

— Слушаюсь, господин!

— Накорми с этим стариком коней, да дай им отдохнуть, через час поедем назад.

— Слушаюсь, господин лозун, — приложил руку к груди Махаматджан.

— А я пойду поздравлю Тусукджана, — Гани прошел пару шагов и остановился, будто вспомнив что-то, — да, скоро подъедет сочжан [11] Сочжан — начальник заставы ( китайск. ). со своим чериком, приготовьте для них пару быстрых коней — да порезвее.

— Будет исполнено, господин!..

Тихонько подойдя к флигелю, Гани привстал на цыпочки и заглянул в окно. В дальнем углу комнаты вся растерзанная, в разорванном платье, с всклоченными волосами, пригнувшись, словно готовясь встретить прыжок хищного зверя, с ножом в руке стояла Зайнап.

А посередине комнаты на пышных одеялах в одном белье сидел Тусук с раскрасневшимися щеками, устремив на девушку жадный маслянистый взгляд. Вид охваченного похотью Тусука, безобразного и тщедушного — сын шанъё был худ, как скелет, — вызывал омерзение.

— Зря, зря, ты, Зайнап, так глупо себя ведешь! — говорил Тусук вкрадчивым, но подрагивающим от нетерпения голосом. — Человек, вступивший в дом Ходжака-шанъё, становится или рабом этого дома или покойником. Лучше по-хорошему уступи мне…

Тусук стал медленно приближаться к девушке, но га подняла нож:

— Подойдешь — распорю тебе живот!

— Послушай, Зайнап, я сделаю все, что ты захочешь. Хочешь — выгоню обеих своих жен? Все мое богатство тебе достанется. Хочешь — возьмем сюда твоих родителей, тут они будут сыты и довольны…

— Не смей своим вонючим ртом упоминать моих родителей! Лучше погибну, чем хоть один день проживу с тобой. Никогда, ты слышишь, никогда не будет по-твоему!..

— Ты еще глупая, Зайнап. Это же честь великая для тебя — быть снохой Ходжака, женой Тусука. Ведь чего только в нашем доме нет, тебе и не снилось такое богатство. Это шайтан тебе дурные мысли внушает…

Гани одним ударом вышиб дверь и, ворвавшись в комнату, гаркнул:

— Правда! И этот шайтан — ты!

На ужас Тусука было и смешно и отвратительно смотреть. Он кинулся на одеяла, закрыл голову подушкой и, трясясь всем телом, запричитал:

— Ой, смерть моя, ох, смерть моя!..

Гани расхохотался. И Зайнап, столько пережившая за два последних дня, тоже смеялась, на минуту забыв обо всем.

— Переодевайся, сестренка, сейчас — поедем, — сказал ей Гани и повернулся к Тусуку. — И эта мразь еще девушек ворует? Тьфу! — Гани с омерзением сплюнул и пнул в зад валявшегося у его ног и дрожащего от страха Тусука. — Ну, как? Будешь еще издеваться над бедными, обижать сирот?

— Не-е-т, не-ет!

— Поклянись!..

— Пусть меня покарает аллах!.. Пусть сгорит мой дом!.. Пусть…

— Ладно, достаточно и первого. Все остальное, если понадобится, я сам сделаю, без аллаха. В общем, слушай меня внимательно: если ты что-нибудь сделаешь во вред Момуну-мельнику, я расправлюсь и с тобой, и с твоим отцом, и со всеми твоими родичами и холуями. Я тебе обещаю это! Понял?!

— П-п-понял..

— Дай-ка я на тебя еще посмотрю, чтоб лучше запомнить может, еще свидимся… — Гани приподнял одеяло, которым закрывался Тусук, и тут же бросил его, сморщив нос. — Тьфу ты, вонючка. Надо же, в штаны наделал… Эх ты, заячье сердце!..

Взяв Зайнап за руку, Гани вывел ее во двор.

Девушка еще не могла прийти в себя. Мужество ее спасителя, который не побоялся так просто ворваться в дом Ходжака, считавшегося выше всех в округе и почти ни с кем даже не здоровавшегося в селении, его деликатность и доброта к ней, потрясли Зайнап. Когда Гани взял ее за руку, она почувствовала, что пошла бы вот так за ним хоть на край света…

Махаматджан вместе со старым слугой держали наготове трех оседланных лошадей.

— Эй, эй, — закричал слуга, вдруг увидев девушку, — а ее вы куда?

— В ямул запрячем эту дуреху за то, что не слушается она хозяина!..

— Нет, нет, тут что-то не то! Девушку я не отдам! — испугался начавший понимать в чем тут дело старик.

— Эй, старый холуй! Не лезь лучше!

— А что я скажу хозяину, ведь шанъё убьет меня! Завтра же повесит меня на карагаче! Лучше убейте меня сразу! — Старик был испуган до смерти, от страха даже его непрестанный кашель сразу пропал.

— Ладно! Сделаем так, что тебе твой хозяин и слова не скажет, — ответил Гани и, связав старику руки и ноги, одним махом закинул его сухое тщедушное тело на крышу. — Уж очень ты предан своему хозяину, вот и полежи на ветерке, дожидайся его!

Подъехав к дороге, ведущей в Булукай, всадники увидели, что Хажа-медведица поджидает их.

— Уф, как я тут волновалась. С добычей, значит, вернулись! Молодец, Гани! — обрадовалась она.

Услышав имя джигита, Зайнап встрепенулась. Девушка вспомнила — года три назад она видела мельком Гани, когда тот приезжал к ним на мельницу. Но тогда он показался ей совсем юным парнем. А теперь это был могучий молодой мужчина. Девушка украдкой бросила на него взгляд… Потом еще один и еще… Ей трудно было оторвать от него взор.