Барбара Картленд - Против течения

— Как здесь хорошо, — заметил Синклер, и они заговорили об эффектах света и воды, о цветах, и Чарлз незаметно ускользнул по-видимому в поисках Майры.

Перед сном Энн зашла в комнату Майры, чтобы поцеловать ее и сказать, как она взволнована новостями.

— О, как чудесно! — воскликнула Майра. — Я так счастлива! Даже не знаю, чего еще можно себе пожелать. Ты не рассердилась, ведь нет?

— Рассердилась? — повторила Энн. — Конечно нет.

— Я думаю, Чарлз боялся, что ты можешь сказать, будто я слишком молода. Но, Энн, я полагаю, возраст не имеет значения, если девушка встретила человека, которого по-настоящему полюбила. Ты согласна?

— Если ты в этом уверена.

— Уверена. Чарлз говорит, что будет заботиться обо мне, но и я тоже, хотя он этого и не знает, буду заботиться о нем. Мы будем счастливы вместе, ты можешь быть спокойной насчет этого.

Энн обняла Майру:

— Люби его и продолжай любить. Только это и имеет значение.

Майра кивнула.

— Я научилась этому у тебя, — сказала она. — И хотя я ужасно легкомысленна в каких-то вопросах, Энн, я смотрела на тебя и видела, как ты заботишься о людях, как направляешь их и влияешь на них, не замечая, что делаешь это. Я буду стараться походить на тебя.

Энн поцеловала сестру от всего сердца, слишком полного, чтобы говорить. И когда она уже пришла к себе и задумалась над словами, которые ей сказала Майра, она поняла, что ни один комплимент не мог быть для нее более дорогим.

Энн сняла платье и надела ночную рубашку, а поверх нее пеньюар из белого атласа и кружев, которые только что купил для нее Чарлз.

— Ваше белье всегда должно быть белым, — сказал он. — Розовый и голубой, возможно, идут другим женщинам, но не вам. Белый придает вам выразительность, и это то, что вы должны носить.

Энн взволновали те прелестные вещи, которые прислали из Лондона. Шифон и кружево, соединенные искусными руками, атлас, бархат, мягкие оборки. Но все это белое или цвета слоновой кости. Майра со смехом сказала, что эти милые вещи делают Энн похожей на монахиню.

Она прошла по комнате, погасила лампу на туалетном столике, оставив включенной только лампу у изголовья кровати, подошла к окну и раздвинула занавески. На дворе было темно, где-то ухнула сова, и снова воцарилась тишина.

И тут послышался знакомый щелчок открываемой двери. Пораженная, Энн обернулась на звук. В комнату вошел Джон. Он встал у двери, свет падал на него сзади, и Энн увидела, что он все еще в обеденном костюме. Он молчал, и она сделала шаг навстречу ему.

— Тебе что-нибудь нужно? — вежливо спросила она, удивленная его появлением.

Он повернулся и закрыл за собой дверь.

— Да, нужно.

Что-то угрожающее было в его словах, и это вселило в Энн тревогу. Она ждала, плотнее запахнув на груди пеньюар. Джон подошел ближе, глядя на нее сверху вниз.

— Думаю, — сказал он, — пришло время нам с тобой поговорить откровенно.

— Разве мы не всегда откровенны? — спросила Энн, подняв на мужа глаза.

— Ты со мной откровенна? — резко спросил он в ответ.

— Да.

— Ты лжешь! — слова прозвучали как выстрел.

Энн вздрогнула.

— Не понимаю, — пролепетала она.

— Думаю, что понимаешь, — насмешливо сказал Джон. — Я видел тебя вечером, когда вошел в оранжерею… видел тебя с Чарлзом.

— Ах это! — с облегчением отозвалась Энн, но сразу вспомнила об обещании, данном Чарлзу.

— Да, это. — В тоне Джона была горечь.

— Послушай, Джон, — начала Энн, — я не могу сейчас объяснить, но…

— Я не желаю никаких объяснений. То, что я видел, было очень убедительно.

И вдруг он схватил ее за плечи, стиснув пальцами изо всех сил. Энн ощутила, как страх пронзил ее, страх, который она помнила и который снова парализовал все ее тело.

— Я был дураком, — говорил Джон, — дураком! Я женился, потому что полюбил тебя. Да, я полюбил тебя с самого первого мгновения, как только увидел. Мне казалось, ты совсем не похожа на других женщин, которых я знал. Я наблюдал, как ты отдавала себя семье, как ты заменила им мать, создавала для них уют, а это было как раз то, чего я был лишен всю жизнь, — привязанность, любовь и нежность. Я знал, что единственное, чего я хочу на свете, — это ты. Я был готов ждать, долго ухаживать, до тех пор пока ты не полюбишь меня хотя бы так, как любила отца и детей. Но обстоятельства были против меня, события разворачивались слишком быстро. Я боялся потерять тебя и, казалось, нашел — может быть, не лучший — выход. Ты согласилась на брак, и я еще раз поверил, что, если я дам тебе время, ты научишься любить меня. Вместо этого, из-за моей медлительности и тупости другой мужчина оказался способным взять то, что принадлежит мне.

— О Джон, послушай! Ты должен выслушать…

— Не хочу слушать, — грубо оборвал он. — Теперь я вижу много такого, чего не видел прежде. Я вижу, чем ты занимаешься за моей спиной. Я боялся твоей чистоты и невинности, да, боялся. Боялся приблизиться к тебе, боялся, что моя любовь и страсть испугают тебя. А ты все это время, ты, которую я считал совершенством, плела тайком интриги, флиртовала с моим кузеном. — Презрение и горечь в его голосе, казалось, хлестали ее.

— Это неправда, — в отчаянии сказала Энн. — Ты должен выслушать меня…

Она попыталась освободиться от его хватки, но ее усилия, по-видимому, воспламенили Джона, и его пальцы сжались еще сильнее.

— Я не должен верить своим глазам? — в ярости спросил он. — Но если другому мужчине позволено проявлять любовь, значит, позволено и мне — мне, твоему мужу. — Он обнял Энн одной рукой, другой приподняв ее подбородок, так что голова девушки легла на его плечо, а глаза мучительно и умоляюще смотрели в его глаза.

— Пожалуйста, Джон, прошу тебя, — молила она, но создавалось впечатление, что он ее просто не слышит.

Один миг он смотрел на нее — беспомощную пленницу в своих руках, а затем приник губами к ее губам, и Энн затрепетала под невыразимой властью его поцелуя. Она продолжала сопротивляться, но бесполезно: как будто глубокие воды сомкнулись над ее головой. Ее сотрясала дрожь, она ощущала себя потерянной, ей казалось, что Джон своими губами вынимает душу и отныне она уже принадлежит не ей, а ему.

Он целовал ее, и время остановилось.

Энн чувствовала, что перестала быть собой. Он отнял ее жизнь и оставил в ней пустоту. Наконец он оторвался от ее губ, и она ощутила, что он целует ее шею. Мягкая ткань шелковой сорочки соскользнула, когда он обнажил ее плечо.

Он поднял ее на руки и понес к огромной кровати, и тогда, только тогда она снова смогла закричать:

— Нет, Джон! Нет…

Он остановился, как будто до него донесся ее жалобный крик, посмотрел на нее — на откинутую голову, на глаза, не отрывающиеся от его лица, на руки, прижатые к груди. Его глаза встретились с ее взглядом, и Энн увидела в них страсть, неистовое, бурлящее пламя, которое, казалось, обожгло ее.