Ирэн Фрэн - Желания

— Не стройте из себя реалиста, — бросил Корнелл. — Вы ведь тоже мечтатель. И даже вы не останавливаетесь.

— Я занимаюсь искривленными скелетами рыб; искривления начались некоторое время назад. Это более чем конкретно. Это наука. Чистая наука.

Корнелл не ответил. Он пил вино маленькими глотками, словно демонстрируя свое исключительное терпение. Помолчав, он показал Тренди на дверь в глубине комнаты:

— Полагаю, вам захочется посмотреть, где работала Юдит?

Тренди тут же отставил свой стакан. Корнелл вдруг заговорил с робостью, словно Юдит вот-вот могла войти. Тренди толкнул дверь. Открылась пустая и очень светлая благодаря огромному угловому окну комната.

— Это было два года назад, — начал Корнелл. — Юдит навестила меня вместе с матерью. На следующий день она явилась одна и попросила уступить ей эту комнату. «Я не буду вам мешать, мне нужна только вторая половина дня. Мне хватает „Светозарной“, она очень высокая и светлая, но хотелось бы, чтобы окно выходило на восток…» Она умеет убеждать, вы знаете. И я пробил это окно.

В самом деле, востоком здесь Юдит была сыта по горло: окно выходило на пляж, туда, где пески встречались с горизонтом, где садилось солнце.

— Я боялся, уверяю вас, — продолжал Корнелл, — но она никогда меня не беспокоила. Она рисовала, как бы сказать… благоговейно. В тишине, набожно. Приходила и запиралась до вечера. А потом уходила, все такая же молчаливая. В это время принимаюсь за работу я. Я люблю ночь. Я в ней нуждаюсь. Люблю ее хаос, порождающий призраков. Самых старых призраков человечества. Ночью обретаешь истинные источники вдохновения — источники, обычно скрывающиеся, погребенные, темные. Ночь — время остановившееся, бесконечное. Работая ночью, можно перенестись очень далеко — к Иисусу Христу, друидам, первым колдунам, даже к Потопу, Вавилону и его демонам. Полная фантасмагория, которую я люблю, но в которую никогда не верил. Я изучаю ее так же равнодушно, как вы свои рыбьи кости.

Но Тренди почти не слушал его. Он стоял перед мольбертом Юдит, накрытым огромным куском ткани, и не отрывал от него глаз.

— Пойдемте, — позвал его Корнелл. — Когда Юдит работает, я ухожу. Берег переменчив и полон чудес. Пойдемте.

Вместо ответа Тренди подошел к мольберту.

— Пойдемте, — настаивал профессор. — Я никогда не смотрю на незаконченную работу. Такое между нами соглашение. Я дал ей слово…

— Между мной и Юдит не было никаких соглашений.

— Но…

— Мы с Юдит почти незнакомы! — сухо промолвил Тренди, сдернул ткань и замер пораженный. Он ожидал увидеть морской пейзаж, написанный еще неумелой рукой, смутно напоминающий импрессионистов, какие часто пишут начинающие художники. А перед ним было голубое с золотом Благовещение, кропотливо выписанное в стиле прерафаэлитов.

— Вы не должны были так поступать, — укорил его Корнелл.

Но Тренди никак не мог оторваться от картины. Она выглядела незаконченной — Юдит не прописала лица, но не это было странным. Поражали некоторые детали. У Девы Марии под покрывалом были такие же короткие волосы, как у Юдит. Перед ней стоял ангел с черными крыльями, одетый в изысканный серый фланелевый костюм, какие шьют лучшие британские портные. В петлицу костюма была вставлена бутоньерка из увядшей голубой скабиозы. Над головой девушки ангел держал тонкую длинную шпату, чтобы убить или возвести в ранг новой Богоматери? Тренди накинул на мольберт ткань. Некоторое время его взгляд блуждал по комнате в поисках знака, больше в поисках чего-то, что дало бы ему ключ к этой странной картине. Но вокруг были лишь обычные принадлежности художника — кисти, тюбики с красками, карандашные наброски. Разгадка могла быть только в лицах, но они еще не были написаны.

— Пойдемте, — повторил Корнелл. — Нас ждет вино…

— Почему она не пишет море? — раздраженно спросил Тренди. — Вы ведь прорезали для нее это окно. И море здесь, прямо перед ней.

— Я не знаю. Вероятно, это не ее стихия. А может, океан внушает ей страх.

— А шпага над ее головой? Ее она не боится? Ведь это же Юдит, на картине…

— Чистый вымысел.

Корнелл направился к двери. Тренди собирался последовать за ним, как вдруг увидел единственный в мастерской предмет мебели — старый комод, на котором лежали потрепанные журналы с фотографиями былых знаменитостей. Некоторые страницы аккуратно заложены закладками. Тренди раскрыл одну из них.

— А вот и ее модель! — воскликнул он. — Никто другой ее не интересовал.

Корнелл тоже взглянул. Таких фотографий полно в светских журналах — коктейли, премьеры, инаугурации, окончания скачек. На большинстве из них были запечатлены Констанция фон Крузенбург, Дракен, художник Эффруа или звезды кино и известные певцы; и на каждой фотографии, помеченной Юдит закладкой, на заднем плане была высокая фигура Командора. Рядом с одной фотографией на полях Тренди заметил набросок только что виденного полотна. Он закрыл журнал и погладил его глянцевую обложку.

— Пойдемте, — еще раз позвал Корнелл. — Вы ведь знаете, что она уехала учиться…

— Я видел Командора. Этот безумный праздник… Я не спал! Командор существует, и это его она нарисовала. Его со шпагой, которую она ждет…

— Художники питаются мечтами, живут образами.

— Я его видел, — настаивал Тренди. — Командор — не сказочный персонаж, как ваши гномы или эльфы. Это он там, на картине. Его манера одеваться, осанка, разворот плеч…

На этот раз Корнелл властно взял Тренди за руку:

— Наступает вечер. Пойдемте, прогуляемся по пляжу.

Тренди подчинился. Они вышли наружу; прилив был еще низким.

— На самом деле все гораздо проще, — сказал Корнелл, когда они спустились с дюны. — Вы слишком много мечтаете.

Тренди больше не хотелось отвечать. Некоторое время они шли молча. Вдалеке, позади линии прилива, медленно катились волны, маленькие, монотонные, с бесконечной каймой пены.

— Посмотрите на океан во время низкого прилива, — произнес Корнелл. — Все в нем смешано, туманно, переменчиво. Кто бы мог с уверенностью сказать в первый день Сотворения мира, что море вернется? Прилив похож на какое-то невероятное разбухание, не так ли? И тем не менее под этими волнами продолжается жизнь. Море не знает передышки. Наши мечты тоже.

— Повторяю вам, я ученый. Я занимаюсь деформациями позвоночников рыб. А то, что я видел прошлым вечером собственными глазами…

— Вопреки всей нашей науке и вопреки всему ущербу, который мы нанесли природе, мы продолжаем жить в некоем хранилище легенд. Командор — одна из них. «Дезирада» тоже. Современные легенды местного значения.

— Но Рут… И те люди в доме? Запотевшая статуя…

— Я, пришедший туда, как и вы, впервые, видел всего лишь дом, где все организовано таким образом, чтобы произвести впечатление на чужака, а для пущего эффекта наряжены превосходно играющие свои роли актеры.