Эмилия Остен - Жена шута

Она до боли в глазах вглядывалась в полутьму, пытаясь понять, живы ли ее родственники, не ранены ли, но с ее места видно было плохо, а потому Колетт оставила на время эту затею и решила смотреть на Идальго. Вот так, без сомнений, ходил и тот Тристан, которого Колетт представляла себе во время чтения – тек, словно ручей.

Идальго так похож на Тристана…

Нет.

Он похож на Тристана из старых книг, он похож на ту тысячу Тристанов, что Колетт придумала себе, и как бы хорош он ни был – он не ее герой. Ее герой сейчас там, неизвестно где в этом проклятом городе, словно провалившемся в тартарары, и Колетт вдруг так остро захотела увидеть мужа, что едва не расплакалась. Все это время держалась, смотрела на мертвые тела, едва не погибла в атаке мушкетеров, да и сейчас неизвестно, чем дело кончится, – а она думает о своем несуразном ехидном муже и хочет рыдать.

«Пусть Ренар будет жив. Где бы он ни был сейчас, пусть выживет».

Идальго лениво потянул из ножен шпагу, и огонь метнулся по благородному клинку. Барон де Саваж, усмехаясь, тоже обнажил свое оружие. Слова сделались излишни: противники нашли друг друга, теперь все решала сталь. Сталь и ненависть, сталь и благородство. Что сильнее – жажда смерти врага или жажда жить и продолжать свое дело? Или все кроется в обыкновенном искусстве фехтования?

– Бог мой… – пробормотал Кассиан.

То ли от этого еле слышного восклицания, то ли от того кошачьего шага, которым Идальго двинулся навстречу барону де Саважу, Колетт сделалось холодно и страшно. Она смотрела на человека в черном, на его испанскую шляпу и скупые движения, в которых не было ничего, кроме уверенности, и что-то сдвигалось в ее мыслях, прорастало ошеломлением и ужасом.

Нет, она не поддастся этому сейчас. Потом, возможно.

Противники замерли: капитан – выставив клинок перед собой, Идальго – спокойно опустив руку, и никто более не произнес ни слова. Молчали мушкетеры, молчали люди Идальго и Колетт, и даже барон де Аллат умолк, перестав бормотать себе что-то под нос, – молитву, скорее всего. А потом Саваж стремительно кинулся на Идальго.

Никаких победных кличей, никаких проклятий. Клинки сшиблись, и танец двух превосходных фехтовальщиков заворожил с первого мгновения. О, барон был хорош, насколько Колетт могла судить, но и Идальго ничуть не уступал ему, оправдывая свою славу. Он сражался, будто шутя, и черный плащ, который сам по себе мог стать оружием, летал по двору птицей, и даже даги [14]пока не пошли в ход – противникам хватало длинных клинков. Дзынь, дзынь, дзынь – завораживающая песня. От нее делалось холодно и странно, и думалось совсем о другом – может, потому, что происходящее казалось нереальным.

«Я искала любовь, – думала Колетт, – искала ее, сравнивая книжные страницы с тем, что происходило вокруг меня; и вот у меня был солнечный Ноэль – моя придуманная мечта, которая никогда не была явью. У меня был Ноэль, сидящий сейчас на гнилой соломе, и я верила, что однажды он приедет и назовет меня своей. Однако мой кузен любит свою Софи, кем бы она ни была, и тем счастлив. Мне хотелось любви, как воды в жаркий день, и я готова была на что угодно, даже на то, чтобы избрать кумиром своего сердца эту неведомую черную птицу с испанским прозвищем. Только мне не нужен загадочный герой Идальго, да благословит его Господь. Мне нужен мой муж, Ренар Тристан де Грамон, которого я обижала своими словами и недоверием и который всегда будет сражаться за меня.

Как сумеет.

Господи, пусть он останется жив! Ты, там, на небесах, уже начинающих светлеть (ах, эти стремительные августовские рассветы!), – помоги моему мужу, Господь, и я ничего не пообещаю тебе взамен, кроме благодарности и любви. Помоги ему вернуться ко мне. Помоги мне ему сказать.

Может быть, он захочет услышать».

Дзынь. Дзынь, дзынь.

С коротким хеканьем барон де Саваж выбросил вперед руку, достав клинком плечо Идальго, и тот отшатнулся, однако тут же ушел в сторону. Полученная рана ничуть не мешала ему, казалось, он стал двигаться еще быстрее, и Колетт смотрела на него со все растущим восхищением. Она так увлеклась, что пропустила момент, когда шпага Идальго вошла в горло барона де Саважа.

Капитан мушкетеров захрипел, схватился за клинок скользкими пальцами, но кровь хлынула неудержимо, заливая белый воротник и превращая его в алый. Ноги барона подкосились, но упал он аккуратно: Идальго поддержал тело, чтобы тут же вытащить из него клинок. Взметнулся кровавый фонтанчик, Колетт моргнула, а Идальго наклонился к своему врагу, глаза которого уже начинали стекленеть, и что-то сказал ему на ухо. Барон забился, захрипел, его руки шарили в поисках уроненной шпаги, однако он ничего не мог больше ни сделать, ни сказать. Конвульсии сотрясали тело умирающего, и через несколько мгновений оно замерло.

Идальго выпрямился.

Молчание, повисшее во дворе, было осязаемым. Мушкетеры лишились вожака – и есть ли среди них следующий, Колетт не знала. Она не удивилась, когда Идальго заговорил:

– Господа в красных куртках, у меня с вами счетов нет, да и с вашим капитаном не было – вот у него со мной были. Если вы желаете устроить бойню, прошу вас, не стесняйтесь. Каждый волен выбрать себе смерть. Но я предложу вам вот что: мы спокойно разойдемся, все сохранят свои жизни, здоровье, а некоторые набьют кошельки по дороге в казармы – куда как много бесхозного добра нынче на парижских улицах!

Вот это удар, подумала Колетт. Куда там горлу барона де Саважа.

Идальго, несомненно, прекрасно разбирался в людях: он догадывался, что барон собрал под свое крыло тех, кто не отличался особой чистотой помыслов; и теперь, когда предводитель был мертв, они не видели смысла жертвовать собой. Ради чего? Ради приказа, которого непосредственно им никто не отдавал?

Мушкетеры переглядывались, а затем один из них, рослый, кудрявый, спросил громко:

– Вы даете нам уйти?

– Путь свободен. В той стороне двора калитка; воспользуйтесь ею. – Идальго был сама любезность. Мушкетеры один за другим потянулись прочь, а Колетт направила коня туда, где сидели ее родственники. Спешившись и в очередной раз мысленно поблагодарив Ренара, заставившего ее надеть мужской костюм, она воскликнула:

– Слава богу, вы живы все!

– Мой отец ранен. – Ноэль беспомощно потряс связанными руками. – Когда они ворвались в дом… Чета де Рабоданж… Я не смог защитить их, меня сразу скрутили… А отец пытался, и тогда они… – Голос его сорвался.

Колетт вытащила из ножен на поясе кинжал и разрезала его путы; Ноэль тут же перехватил у нее клинок и сам справился с веревками на руках матери и отца. Дядя Жан-Луи лежал неподвижно, закрыв глаза, и Колетт подумала, что сегодняшние неприятности еще не закончились. Тетушка Матильда рыдала.