Сильвия Торп - Своенравная красавица

— Конингтон! — тихо произнес он. — Для меня это самое лучшее место на земле. Я еду сражаться за церковь и короля, однако знаю, что, когда мы вступим в бой, я буду думать только об этом — о своем доме и о тех, кто живет в нем. Этому я предан больше всего на свете. Это моя путеводная звезда, и если будет на то воля Господня, она в один прекрасный день приведет меня снова домой.

— Как я хотела бы поехать с тобой! — прошептала со страстной серьезностью Черити. — Будь я мужчиной, то хоть один бы из Шенфилдов взял в руки оружие за своего короля! О, Даррелл, мне стыдно, что моя семья единственная во всей деревне осталась в стороне!

— Каждый человек должен поступать так, как подсказывает ему совесть, — мягко напомнил Даррелл. — Но в твоей верности уж точно никто не усомнится, клянусь жизнью! — Он умолк и с улыбкой всматривался в ее расстроенное и сердитое лицо. — Хотя, видит Бог, мне понятно и близко твое желание. Бьюсь об заклад, ты была бы самым преданным и храбрым товарищем по оружию.

— Я не оробела бы, обещаю тебе, — ответила Черити с воодушевлением, — но мое желание иначе как глупостью не назовешь, и одной только воли к борьбе недостаточно. Я родилась женщиной, и с этим ничего не поделаешь.

— Ты можешь очень многое, — тихо возразил Даррелл, вновь возвращаясь к серьезному тону. — Неужели ты думаешь, что женщинам, которые остаются дома, так уж легче, чем мужчинам, которые уходят от них? Мы с отцом забираем всех молодых мужчин, всех, в ком хватит силы поднять оружие, но ведь свою обычную работу, какой они занимались в мирное время, они не возьмут с собой. Наш родственник, Николас Халлетт, тоже уходит с нами, и управление поместьем, для чего мы и приглашали сюда Николаса, снова ляжет на плечи старого Джеймса Партриджа, а ему, конечно, будет нужна помощь. Отец оставляет множество дел в поместье в руках матери, но она не справится при ее-то здоровье, если только ты не поможешь. Нет, малышка, пусть тебе и нельзя скакать с мечом в руке рядом со мной, но есть масса вещей, где ты незаменима, а помогая нам, ты будешь способствовать нашему делу.

— Я сделаю все, что в моих силах! Ты же знаешь! — горячо откликнулась Черити. — Я запомню все, что ты сказал, и буду стараться. Я могла бы и больше!

— Есть еще кое-что, — сказал Даррелл после мгновенного колебания. — Самое важное для меня. Это Элисон. Ее мать и сестры далеко, она одинока и напугана и слишком близко к сердцу принимает мой отъезд. Элисон любит тебя и доверяет тебе, так помоги ей, если сможешь, вернуть жизнерадостность. И позаботься о ней и о ребенке, когда он родится. Ты сделаешь это для меня, Черити?

Она кивнула и, взяв его руку, крепко сжала.

— Ты знаешь, что я все сделаю, Даррелл. Пока ты не вернешься домой, моей самой важной и драгоценной обязанностью станут Элисон и ребенок, о них я буду заботиться больше всего, чтобы ни случилось. Обещаю тебе это очень серьезно!

О своем обещании Черити пришлось вспомнить на следующее же утро, когда они стояли с леди Конингтон и Элисон на террасе, провожая на войну мужчин. Яркое солнце раннего утра заливало двор, согревало каменные плиты, играло на попонах лошадей, на ярких ливреях и шляпах с плюмажами. Шеренги мужчин, уезжавших с сэром Дарреллом, заполнили широкую площадку перед домом. Еще больше должно было присоединиться к ним в деревне и на условленных местах по дороге. У подножия ступенек террасы уже гарцевала небольшая группа всадников, и грумы держали под уздцы лошадей для сэра Даррелла и его сына. Пришли сюда и женщины, жены и любимые, чтобы побыть последние минуты со своими мужчинами, были и дети, они возбужденно болтали или оглядывались вокруг в молчаливом удивлении. У окон дома и в высокой арке парадной двери тоже столпились люди, в основном женщины и старики, которые по понятным причинам не могли сражаться; но все держались поодаль от того места у ступеней, где их хозяин и его сын стояли с тремя дамами.

Сэр Даррелл с женой попрощались в уединении, в собственных апартаментах, и как тяжко им было, знали только они. Леди Конингтон, бледная, но очень спокойная, вышла рука об руку с мужем, а теперь стояла, опираясь на трость с золотым набалдашником, пока сначала он, а затем их сын церемонно прощались.

Черити, стоявшая чуть в стороне, наблюдала за ней с любовью и восхищением. Слабая, больная, оставшаяся одна с грузом ответственности за громадное поместье, провожая мужа и единственного сына на войну, эта женщина все равно держалась очень прямо и с большим достоинством. Она гордилась своим отважным семейством.

А вот с Элисон дело обстояло совсем иначе. Горничная одела и причесала ее очень тщательно, но она плакала и была в смятении, веки опухли, под глазами залегли темные тени, все тело сотрясалось от рыданий. Видя, как она цепляется за Даррелла и как расстроен он из-за этого, Черити просто обязала себя подавить вскипевшее раздражение.

Сэр Даррелл спустился по ступеням и сел на лошадь, сын хотел последовать за ним, но Элисон испустила отчаянный крик и еще крепче вцепилась в него. Даррелл бросил в сторону Черити взгляд, полный смертной муки, это был призыв «На помощь!». Она шагнула к Элисон и ласково взяла ее за плечи:

— Элисон, успокойся, умоляю тебя! Ты сделаешь себе только хуже, если будешь так расстраиваться, а Дарреллу еще тяжелее будет уехать.

Элисон не обратила ни малейшего внимания на ее слова, и Черити добавила тихо:

— Прояви милосердие, Даррелл, уезжай! Так будет лучше всего.

Даррелл кивнул, его лицо побелело от невыносимости этих минут, и, силой оторвав от себя руки Элисон, он передал жену ее младшей подруге. Он быстро и крепко пожал руку Черити и сказал с нежностью:

— Да благословит тебя Господь, малышка!

— И тебя, Даррелл! — Печаль и страх охватили Черити, но она высоко подняла голову и заставила себя улыбаться ему, пока он не отвернулся.

Даррелл сбежал по ступеням и вскочил в седло. Кони двинулись к воротам дома. Когда они приблизились к ограде, Даррелл и его отец, натянув поводья, обернулись. И Черити, склонившись к безвольной фигуре на своих руках, произнесла страшным шепотом, которого не слышал никто, кроме леди Конингтон:

— Подними голову! Подними голову и улыбнись! Позволь ему, по крайней мере, унести с собой это воспоминание.

Но Элисон ничего не хотела, и тогда сама Черити улыбнулась и помахала в ответ на поднятую в прощальном жесте руку Даррелла.

Копыта лошадей клацали и звенели под аркой ворот и за ними, а следом, залитые солнечным светом, быстро шагали пешие воины. Женщины и дети тоже потянулись за ними, и через несколько минут передний двор, только что полный движения и ярких красок, опустел. Лишь тихое воркование голубей и шум белых крыльев нарушали теперь его тишину.