Паулина Гейдж - Дворец наслаждений

Вместо ответа я наклонился, обнял ее и прижался губами к ее губам, вдыхая аромат корицы и ощущая сладкий привкус здоровой молодой кожи. Тахуру ответила на поцелуй, но затем быстро отстранилась, как всегда отстранялась, и я разжал руки.

— Не могу, — ответил я. — Мне нужно встретиться с Ахебсетом и выяснить, как шли дела в казарме в мое отсутствие.

— Ты хочешь сказать, что всю ночь будешь пьянствовать, — проворчала она. — Ну что ж, сообщи мне, когда сможешь пойти со мной смотреть стулья. Доброй ночи, Камен.

Ее неосознанные попытки управлять мною несколько утомляли. Я пожелал Тахуру спокойной ночи, посмотрел, как ее прямая, словно копье, спина скрылась в тусклом свете зажженных в доме светильников, и вышел в сад. Почему-то я чувствовал себя не просто уставшим, я чувствовал себя до крайности изможденным. Впрочем, свой долг я выполнил: навестил свою невесту, успокоил ее, извинился за то, за что, будь она моей сестрой или другом, извиняться бы и не подумал, так что теперь имею полное право хорошенько повеселиться в пивной с Ахебсетом и другими приятелями. Им-то уж точно не придется ничего объяснять, ни им, ни женщинам, которые прислуживают за столом или работают в публичном доме, где мы иногда встречали рассвет.

Дойдя до реки, я на минуту остановился, глядя, как на ее поверхности поблескивают отражения звезд. «Что с тобой происходит? — спросил я себя. — Она красива и целомудренна, благородного происхождения, ты знаешь ее много лет и всегда был счастлив находиться с ней рядом. Откуда это внезапное охлаждение?» Набежавший ветерок шевельнул листья деревьев, и в этот момент лунный луч осветил заросли тростника. Усилием воли заставив себя подавить приступ паники, я резко повернулся и пошел дальше.

Все оставшееся после пирушки время я провел, мучаясь от головной боли, диктуя письмо, адресованное матери и сестрам, настолько интересное, насколько хватило моей фантазии, и занимаясь плаванием в надежде вытравить из своего тела тот сладкий яд, который я в него запустил. Я написал Тахуру, что встречусь с ней в доме мебельщика, когда закончится мое дежурство у генерала. Вечером я пообедал с отцом и велел Сету подготовить к отъезду мой дорожный мешок. На рассвете я должен был сменить дежурного офицера, поэтому намеревался лечь спать пораньше, но прошло уже три часа после заката, а я все ворочался и ворочался на своем ложе, пока в светильнике не догорели последние капли масла и во взгляде Вепвавета, таращившего на меня глаза из темноты, не появилось выражение задумчивого размышления и некоторого осуждения. В конце концов я пришел к выводу, что, пока не решу проблему деревянного ящичка, покоя мне не будет. Я встал и откинул крышку сундука, в душе надеясь, что каким-то чудом ящичка в нем не окажется, но нет — он уютно расположился под сложенной одеждой, как какой-нибудь затаившийся в ее складках вредитель. С бьющимся сердцем я взял ящичек в руки, положил себе на колени и сел на край ложа.

Развязать все многочисленные сложные узлы, которыми он был обвязан, было, конечно, невозможно. Если бы я захотел выяснить его содержимое, мне пришлось бы воспользоваться ножом, однако меня учили, что ни в коем случае нельзя лезть в чужие вещи и разглядывать то, что не предназначено для твоих глаз. Вместе с тем я умирал от желания узнать, что находится в ящичке. А что если в приступе умопомешательства женщина наполнила его камешками и перьями, веточками и зерном, думая, что записывает историю своей жизни? Возможно, она и в самом деле могла нацарапать несколько слов корявым почерком, попытавшись описать свою несчастную жизнь в трогательной надежде, что Великий Царь сжалится над ней, а может быть, еще хуже — в горячке сама выдумала какую-нибудь историю о заговоре и преследовании. И все-таки я не имел права открывать ящичек. С другой стороны, можно себе представить, что будет с несчастным посланником, если ящичек откроет сам Единственный и обнаружит в нем лишь мусор. Хорошо, если дело ограничится смехом, ядовитыми насмешками со стороны царственной особы и хихиканьем придворных. В своем воображении я уже видел, как стою в тронном зале перед Престолом Гора, где, кстати сказать, никогда не был, и как царственные персты разрезают кинжалом, украшенным драгоценными камнями, веревки и поднимают крышку деревянного ящичка. Я слышу снисходительный смех, когда царь извлекает — что? Несколько камешков? Потрепанный кусок украденного папируса? После этого моя карьера будет, разумеется, окончена; я застонал. Я не мог, мои принципы не позволяли мне выбросить ящик в реку или открыть его, но не мог я и подсунуть его кому-нибудь другому, чтобы тот открыл его в присутствии Доброго Бога. Я подумал, что, может быть, стоит спросить совета у отца, но потом отказался от этой мысли. Слишком хорошо я его знал. Он скажет, что это мое дело, а не его, что я уже не ребенок, что мне с самого начала не нужно было брать этот ящик. Один раз я уже совершил ошибку в его глазах, выбрав карьеру военного. И теперь, если всплывет еще и эта история с ящиком, его мнение обо мне станет только хуже. Я знал, что отец очень любит меня, но мне хотелось, чтобы он еще и гордился мною. Нет, советоваться с ним я не стану.

Значит, остается генерал Паис. Завтра я отнесу ему ящичек, расскажу, как было дело, а там уж пусть изливает на меня свой гнев или насмешки. Тут я вспомнил, как умоляла меня женщина ничего не говорить Паису, но насколько можно верить сумасшедшей? Откуда она могла знать генерала? Разве что его имя. Облегчение, которое я почувствовал, приняв наконец решение, было безграничным. Поставив ящичек на пол, я забрался под простыни. Теперь Вепвавет смотрел на меня с одобрением. Через несколько мгновений я уснул.

Сету разбудил меня за час до рассвета. Я встал, позавтракал и облачился в одежду, которая указывала, что я состою на службе в генеральском доме. Безупречной чистоты юбка, смазанный маслом пояс, на котором висели меч и кинжал, белый полотняный шлем и особая повязка на руке — все это показывало, что я важная персона, и я с гордостью носил эти вещи. Надев сандалии и сунув за пояс перчатки, я вышел из дома.

Сад стоял темный и тихий, но на востоке алая полоска уже отделяла небо от земли. Нут, истекая кровью, собиралась подарить жизнь новому Ра. Я мог бы спуститься к реке и сесть в лодку, но, поскольку не опаздывал, решил пойти берегом, слушая, как начинают петь первые птицы, а заспанные слуги выходят подметать ступени и прибираться на стоящих у берега ладьях.

Дом генерала располагался недалеко, как, впрочем, и все, что находилось в Пи-Рамзесе. Он был за домом Тахуру. Проходя мимо, я заглянул в ее сад, потому что иногда, рано проснувшись, она просила слугу принести ей завтрак на крышу, откуда махала мне рукой, но сейчас в саду была только служанка, которая, стоя в облаке пыли, выбивала занавеску.