Памела Джонсон - Кристина

Я тут же вспомнила о своем нелепом тщеславии, когда однажды отказалась от всяких украшений, надеясь показаться от этого величавой и заметной на танцах в спортивном клубе.

— Кристи, мне просто не по себе! Ты ни чуточки не изменилась!

— И ты тоже, — сказала я.

— Милочка, я просто лошадь. Ты отлично это знаешь. — Она обняла меня. От нее все так же восхитительно пахло цветами и еще чем-то, и скорее по зрительной ассоциации на память вдруг пришли глазированные фиалки и розы на именинных тортах. — Как тебе нравится моя квартирка? Правда, это сползание вниз, милочка, после заграничного великолепия, но она вполне меня устраивает.

В письмах она уже кое-что рассказала мне о своей жизни. У нее было четверо детей, двое из которых умерли в детстве, а двое — двадцатилетний сын и дочь года на два моложе — остались в Латинской Америке: сын женился, дочь вышла замуж. Муж Айрис умер в 1950 году. Айрис, рассчитывавшая на приличную ренту, должна была узнать, что в течение нескольких лет они жили с капитала и что оставшихся денег после расходов на похороны и уплаты каких-то непонятных долгов едва хватит, чтобы обеспечить ей пожизненный доход в 10 фунтов в неделю.

Я обвела взглядом комнату. Она больше напоминала мне о прежней Айрис, девушке из далекого пошлого, чем о женщине, которую я видела перед собой сейчас, и от этого на глаза навернулись слезы. В комнате был знакомый мне изящный пастельно-светлый и тесный уют и почти, но не совсем, безукоризненная чистота. Рюши и оборки были везде, где только можно, а на диване сидела, словно случайно уцелевшая от дней нашей юности, однако совершенно новехонькая кукла с торчащими из-под пышного кринолина мягкими и длинными, как щупальца, ногами, с неподвижным жестким взглядом нарисованных синим карандашом на розовом холсте глаз, белки которых тоже были розовые.

Заметив, что я смотрю на куклу, Айрис схватила ее и прижала к щеке.

— Ты моя новая детка, не так ли? Поздоровайся с тетей Кристи и попроси, чтобы она оставила автограф в твоем альбоме.

Я решила, что это просто жеманная шутка, и была немало удивлена, когда Айрис действительно вынула из ящика стола книжечку в шелковом переплете с подушенными страницами, на которой было написано имя куклы.

— Все мои друзья пишут ей что-нибудь на память. Напиши и ты, Кристи. Сделай это сейчас, а то мы заболтаемся и я забуду. Она теперь мое единственное дитя, — сказала Айрис и улыбнулась, стиснув зубы, словно сдерживала печаль, с которой давно примирилась, но о которой тем не менее хотела дать мне знать. — Не так ли, любовь моя? — с нежностью обратилась она к кукле, прижимая ее к своей щеке. Она протянула мне книжечку. — Напиши ей что-нибудь хорошее.

Когда с этой церемонией было покончено, Айрис принесла чай.

— А теперь мы поболтаем о старых добрых временах, — сказала она. — Ты преуспеваешь, не так ли? На другом конце земного шара я часто говорила себе: «Это сделала моя подруга. Моя Кристи», — она тяжело вздохнула. — Ты знаешь, бедная мамочка за неделю до своей смерти прислала мне вырезку из газеты, где говорилось о тебе.

Айрис вскочила со стула и села рядом со мной на диван. Со следами прежнего кокетства она задумчиво оглядела меня.

— Ты выглядишь очень элегантно, Кристи. Интересно, пойдет ли мне эта шляпка, или я буду в ней просто пугалом?

— Знаешь, Айрис, — сказала я, вспомнив один такой случай, — мы даже не будем пробовать, идет она тебе или нет.

Должно быть, она тоже вспомнила, ибо тут же залилась смехом и шутливо толкнула меня плечом. Затем она стала расспрашивать меня о моем муже. Счастлива ли я? Судя по моему виду, она уверена, что да.

Пока я отвечала, мне показалось, что за окном засверкало солнце, а с ним вернулось настоящее и осветило угрюмые пустыри, изрезанные тропинками, и опавшие листья; мне захотелось вырваться туда, на волю, прочь из этой комнаты с ее затхлой атмосферой воспоминаний о позоре поражений, хитростях, надеждах и ошибках юности.

— Я рада, — сказала Айрис, — рада, что ты счастлива. Ты всегда этого заслуживала, Кристи. Видишь ли ты кого-нибудь из старых друзей? Тех, кого мы обе знали?

Я рассказала ей, что Дики погиб в Северной Африке; я не видела Каролину с тех пор, как от нее ушел муж, но знаю, что она вновь вышла замуж и уехала из Лондона.

— О, я видела Каролину, — воскликнула Айрис. — Я случайно встретилась с ней неделю назад. Мы с ней наговорились вдоволь. Ну а остальные?

— Я не знаю, что случилось с Возьмем Платона, и я никогда больше вопреки его предсказаниям не видела Лесли.

— Бедняга Лесли! — весело воскликнула Айрис — Он был такой болван. Право, милочка, я никак не могла тебя понять.

Я напомнила ей, что в то время выбор у меня был весьма ограничен.

— Глупости! Ты могла бы выбрать любого, буквально любого.

Она спросила о моем сыне. Я с гордостью рассказала ей, с таким же удовольствием произнося его имя, как когда-то имя Нэда, что он окончил Оксфордский университет с отличием.

— С чем? — Айрис недоуменно уставилась на меня, а затем расхохоталась. — О милочка, мне показалось, что ты сказала «с величием». Я просто глупа. А что значит «с отличием»? Не можешь же ты требовать, чтобы я все это знала. Он очень красив?

— Нет, — сказала я, — но у него живое лицо и светлые волосы.

— Он похож на Нэда?

— Иногда. Но теперь уже меньше, чем в детстве.

Айрис немного отодвинулась от меня и удобно подобрала под себя ноги. Глаза ее оживленно заблестели. Сама не зная почему, я вдруг почувствовала беспокойство. Я вспомнила, что девочкой она тоже вот так удобно усаживалась, заранее предвкушая удовольствие от того, что сейчас скажет мне что-нибудь неприятное. Однако, подумала я, что может она мне сказать теперь после стольких лет разлуки. Она может только расспрашивать меня.

— Скажи, Марк когда-нибудь видится с Нэдом?

Нет, ответила я, во всяком случае теперь. Нэд изредка навещал сына, когда тот был еще в школе, но всегда как-то торопился то на поезд, то по важным делам. А с тех пор как он женился (он наконец сделал это два года назад), он больше не выказывал желания видеть Марка.

— А Г… любит Марка? — спросила Айрис, со свойственной ей манерой называя моего мужа, с которым не была даже знакома, уменьшительным именем, которым никто никогда его не называл. — О, я уверена, что любит. Ты счастливица, Кристи! Тебе всегда везло.

Я ничего не ответила.

— Правда, — согласилась она, — вначале тебе не очень повезло. Но Нэдди в конце концов дал ведь тебе свободу, не так ли?

— Да, — сказала я, — и я до сих пор не могу понять, почему он это сделал.

Я все еще не знала и не догадывалась, что заставило его в ту неделю июля так внезапно переменить свое решение. К тому же тогда я слишком обрадовалась этому, чтобы ломать себе голову, почему он так поступил. Но сейчас этим полупризнанием выдав себя Айрис, я насторожилась, ибо на ее крепко сжатых губах заиграла загадочная улыбка. Казалось, Айрис с трудом сдерживает себя.