Софи Джордан - Скандальный брак

— Не волнуйтесь. У меня нет никакого желания ставить вас под удар. Но, как я сказал, мне нужен парень, и я не уеду, пока не увижу его.

Она облизала губы и стала постукивать пальцами по ручке кресла, размышляя над его словами.

Он выжидающе выгнул бровь.

— Очень хорошо. Могу я хотя бы попросить вас нанести визит позже? Мне нужно время, чтобы соответствующим образом подготовить его.

— Подготовить его?

— Он будет задавать вопросы, когда я вас познакомлю. Я должна продумать, что говорить ему…

— Почему бы не правду? Я родственник его отца. Это может уменьшить кривотолки…

— Или дать им пищу.

— Риск невелик.

— И, тем не менее, риск.

Он снова пожал плечами.

— Мальчик моя родня. Я возьму на себя любой риск, чтобы убедиться в его благополучии.

Она ощетинилась и покраснела.

— Мой сын не обделен любовью.

— Есть вещи поважнее любви.

Ее ноздри слегка расширились.

— Полагаю, человек, которому можно доверять.

Он почувствовал, как угол рта приподнялся в усмешке. И прежде, чем смог себя остановить, он выпалил:

— Да уж, такая совершенно скомпрометированная особа рассуждает о любви, забывая о практической стороне жизни.

Потрясенный вздох сорвался с ее губ. Рука на коленях дернулась, словно она хотела его ударить.

Конечно, он не намеревался провоцировать ее, однако только что сделал это. Он больше ничего не сказал, просто выдержал ее яркий непокорный пристальный взгляд… и старался не слишком уделять внимание тому, насколько соблазнительно эти темные ресницы оттеняют слегка раскосые глаза.

Спустя несколько мгновений, она сухо кивнула.

— Отлично.

Он коротко кивнул.

— Я нанесу вам визит на следующий день.

— Завтра, — ответила она.

Он чувствовал нечто большее в ее согласии. Что-то скрывалось за бесхитростной голубизной ее глаз.

Если он не ошибся, то, наверное, это был страх.

Сперва запаниковав, Эви подумывала забрать семью с вещами и сбежать. Затем вернулось благоразумие и с ним холодное напоминание о том, что она не располагала никакими денежными средствами, и идти ей было некуда. Несомненно, полагаться на помощь отца она не могла. После смерти Линни он едва мог содержать себя.

Вскочив с канапе, она бросилась к окну гостиной, чтобы посмотреть, как уезжает чертовски привлекательный джентльмен, который заполнил собою ее гостиную и потряс ее чувства.

Спенсер Локхарт. Кузен Йена. Кузен Николаса. Ее живот скрутило узлом, она затряслась как ветка дерева, укутанная холодным снежным покровом.

Если правда всплывет — что никакая она не вдова, что она не мать Николаса…

Эта мысль потрясла ее. Внезапно она почувствовала слабость и дрожь в коленях. Эви снова присела, прижимая руку к напряженному животу.

Изгой общества и бедная как церковная мышь. Судья сочтет более целесообразным передать Николаса Спенсеру Локхарту. От этой простой мысли пульс заколотился у ее горла.

Расслабься, Эви. Ты даже не знаешь, что он хочет мальчика. Он только хочет его увидеть. Встретиться с ним. Понять. Глубоко вдохнув, она постаралась успокоиться и не паниковать.

— Эви? — в комнату вошла Маргарит. — Твой гость уехал?

Она молча кивнула, когда подруга села рядом с ней.

— Я видела, как он шел. Красивый мужчина.

Красивый? Горький смех вырвался из нее.

— В самом деле, — задохнулась она. Хотя чему удивляться, он же родственник Йена? Ее сестра часто сетовала, что просто не могла устоять перед лицом Йена Холкомба. Теперь, сама будучи свидетельницей такой мужской красоты, она почти могла понять, почему Линни поддалась. Эви нахмурилась. Ее лишали сил не только красивое лицо Локхарта и его широкие плечи. Он смотрел на нее так, как никогда не смотрел другой мужчина. Словно хорошо знал ее или хотел узнать. Его глаза гипнотизировали.

Маргарит накрыла своими теплыми руками одну из ее крепко сжатых в кулаки рук.

— Кто это был?

Она напряженно сжала губы, боясь говорить, боясь, что, открыв рот, она сломается, развалится на части.

— Эви, ты пугаешь меня. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, — карие, цвета хереса глаза Маргарит ласково и ободряюще изучали ее лицо. Она всегда была такой.

— Джентльмен, который только что уехал, был кузеном человека, скомпрометировавшего Линни, — она вдохнула, чтобы продолжить. — Он приехал ко мне, чтобы сообщить, что Йен погиб в составе легкой кавалерийской бригады, — другой глубокий вдох. — И он хочет встретиться с Николасом.

— Он знает? — быстро спросила она. Обладая острым умом, Маргерит мгновенно поняла всю серьезность ситуации, зная, где ждала опасность.

— Нет. Он верит, что я — Линни. Что я — настоящая мать Николаса. Линни точно так же может быть уменьшительным именем от Эвелины.

Руки Маргарит растерли ее.

— Тогда не переживай. Нет причины, по которой он должен подозревать, что ты кто-то еще. Правильно?

— Правильно, — эхом отозвалась Эви, но слово прогремело у нее в голове. Не было ничего правильного в этой ситуации. Ничего правильного в разнюхивающем Спенсере Локхарте. Она прерывисто вздохнула.

Ничего правильного в трепете ее живота, когда он стоял на расстоянии пять футов [5] 5 футов — 1,52 метра. от нее.

Спенсер раздевался. Служанка ждала его в кровати, голая, готовая, голова склонилась на бок, глаза сияли чувственным одобрением, когда она наблюдала, как он сбрасывал последние предметы одежды.

— Вы прекрасно сложенный парень, — она протянула руки, чтобы коснуться его, когда он повалился на кровать.

Спенсер не был святым, даже если он не был полноценным Лотарио [6] Повеса, волокита, ловелас (по имени литературного персонажа; Лотарио — герой пьесы Николаса Роу (1674–1718) «Прекрасная грешница» (Fair Penitent, 1703)). , от наследственности не уйдешь. Его отец, единокровные братья, даже Йен… все мерзавцы, у каждого множество грешков за душой. По сравнению с ними, его сексуальные привычки выглядели банальными.

Тем не менее, за эти годы он получал удовольствие с женщинами. Безликими женщинами. Следующими за лагерем, в большинстве случаев, или с деревенскими женщинами, пытавшимися заработать денег, чтобы пережить военную разруху.

Они придут в солдатскую палатку под покровом ночи и предложат свои услуги, так что ни один из местных не узнает об их позоре — или о деньгах, которые они взяли, чтобы прокормить свои семьи.

Такое положение вещей удовлетворяло его лучше всего. Никакой путаницы. Никакого эмоционального влечения. После Адары, после того, как он стал свидетелем ужасов войны, он не привязывался сердцем к женщине. Он сомневался, что когда-нибудь снова станет тем мальчиком. Молодым глупцом, верившем в любовь, о которой заливались поэты.