Пенелопа Уильямсон - Сердце Запада

Нет, нет... Его судьба, как и ее собственная, не здесь. Он не янки-дудль-денди, а Сэмюэл, сын Сэма Ву, внук Лунг Квонга, патриарха великого дома По. Долг ее сына — вернуться на землю предков и с честью служить им на родине.

Эрлан забрала мальчика из рук возлюбленного.

- Пойдем, Сэмюэл. Мы должны торопиться. Чем раньше уйдем, тем быстрее вернемся, верно? – она легко коснулась бородатой щеки Джере. – Может, ты почистишь немного картошки на ужин?

Он улыбнулся и кивнул. Повернул голову и провел губами по руке любимой. Эрлан часто поручала ему работу по дому, поскольку Джере нравилось быть полезным.

Китаянка остановилась у двери, положив одну руку на защелку, а другой удерживая Сэмюэла.

– До свидания, любовь моя, – сказала она с улыбкой в голосе. – Скоро увидимся.

«Только не в этой жизни. Больше никогда в этой жизни, мой анчинтэ чурен».

* * * * *

Какое-то время после их ухода Джере стоял на месте и слушал. Дождь барабанил по жестяной крыше, но с дороги доносились и другие звуки, становящиеся то громче, то тише, словно стремительное течение при морском приливе и отливе. Испуганный плач и крики. Грохот и плеск воды из-под колес. Паническое ржание лошадей.

Страх поднялся в его сознании как черная туча. Даже не подумав сосредоточиться, Джере бросился через комнату, натолкнулся на стул и ударился бедром об угол стола. Стал нащупывать замок, нашел его и так сильно распахнул дверь, что та стукнулась о стену. Вопли и крики, по большей части на китайском, обрушились на него подобно волне. Шлепанье бегущих ног, цоканье копыт, скрип колес и несмазанных осей... люди, лошади и повозки куда-то спешно направлялись.

Джере вышел на крыльцо. Ветер плеснул ему в лицо дождем. Под сапогом захрустел лист жесткой бумаги. Джере наклонился и принялся ощупывать мокрые шероховатые доски, пока не нашел бумагу. Но конечно же, все без толку, Скалли не мог прочитать написанное, проклятье, проклятье…

– Эй! – он вышел на дорогу, размахивая листком в воздухе. Что-то врезалось в него, и Джере вслепую ухватился за рукав мокрого шерстяного пальто. Пальто, покрывающего костлявую руку извивающегося мальчишки. – Кто ты? – крикнул Джере, догадываясь, что его массивная фигура и шрамы, вероятно, пугают ребенка. Но испытываемый им самим ужас сейчас стремительно мчался, словно поезд сквозь черный туннель, который был его миром.

Из темноты донесся дрожащий мальчишеский голос:

– Р-Росс Треновис, сэр.

– Ты умеешь читать, парень? Скажи-ка мне, что тут написано. – Крепко удерживая мальчика за плечо, Скалли опустил листок туда, где, как думал, находится лицо ребенка, случайно попав кулаком ему по голове.

Мальчишка забрал бумагу из трясущейся руки Джере.

– Да здесь все на китайском — ничего, кроме загогулин, черточек и точек. Но нетрудно догадаться, о чем здесь говорится.В городском совете вчера прошло собрание, ну, после того, как китаеза зарубил топором Пэдди О'Рурка. Постановили всем узкоглазым убраться из города. Вот они сейчас это и делают. Уходят.

Внутренности Джере сжались от ужасного предчувствия.

– Как? Как они уходят?

Плечо парнишки поднялось и опустилось под рукой Скалли.

– Да просто пехом. До пятницы дилижанса не будет, а поезд уже был да сплыл. Думаю, у них и выбора-то другого нет, кроме как топать на своих двоих. Если только не возьмут себе лошадей.

Костлявое плечо выскользнуло из руки Джере.

– Подожди! – воскликнул он, но парнишки уже и след простыл.

Джере стоял один, дрожа в ужасающей темноте. Он повернул голову назад и прокричал в падающий из вечной проклятой черноты дождь:

– Лили!

Нужно найти ее... Он найдет ее... Обязательно найдет…

Грубые руки пихнули Скалли, отчего он, спотыкаясь ,налетел на обитую железом повозку. Боль пронзила ребра, сбив дыхание. Он повернулся, каблуком сапога попав в мягкую кучу... почуял вонь свежего конского навоза.

Джере пошел, качаясь и шатаясь, словно пьяный в субботний вечер, его руки дико ощупывали воздух. Натолкнувшись бедрами на коновязь, Скалли с размаху перевалился через нее и упал, ударившись головой о край деревянного настила.

– Лили! О, Боже, Лили!..

Он прижался щекой к покоробленной от непогоды доске. Будь у него глаза... Будь у него глаза, то сейчас он разрыдался бы. Она не может покинуть его. Если она уйдет, останется только мрак.

Джере заставил себя встать. Он прокладывал себе путь ладонями, пока не нащупал бревенчатую стену здания. И пошел вдоль нее, используя стену в качестве ориентира, потом перебрался от одного строения к другому. Перед ним лежала шелестящая темнота, так страшно ему знакомая.

Вдруг из этой темноты раздался свист поезда, отходящего в 12:07 от железнодорожной станции Радужных Ключей.

Мальчишка ошибся: поезд не ушел. Он уезжал сейчас. Боже, Боже, что, если Лили в этом самом поезде? Он никогда не догонит ее, никогда не найдет ее в этом безбрежном пустом океане темноты.

* * * * *

Когда поезд выпустил пар и, пыхтя, начал отходить от станции, Ханна опустила бахромчатую штору на окно, закрыв вид на Радужные Ключи, на свое прошлое.

Слезы подступили к глазам наравне со вставшим в горле комом, но Ханна была исполнена решимости не позволять себе плакать. В конце концов, это ее выбор, ее последний подарок милому. Несмотря на все, что она обещала ему последней ночью, когда они неистово и безудержно предавались любви на покерном столе в ее задней комнате...

Несмотря на пылкие обещания и ночь любви, она покидала его.

Ханна неподвижно застыла на неудобной доске, служившей сиденьем, одетая в траурную одежду вдовы: черное платье из шелкового поплина, которое делало ее кожу желтой. Не то чтобы кто-то мог увидеть цвет ее лица под глухой сетчатой вуалью. Ханна рассудила, что траурная одежда как раз к месту, если посмотреть на ситуацию с юмором. Но с другой стороны, оплакивая окончание одной жизни, она одновременно праздновала начало другой.

Миссис Йорк купила билет до конечной станции, но не собиралась дотуда доезжать. Она даже точно не знала, где именно сойдет. Но где бы ни вышла, останется там не дольше, чем потребуется, чтобы сесть на дилижанс, отправляющийся в любом направлении, кроме востока.

Ханна всегда думала, что в этот момент ее захлестнет печаль – так и вышло. До ломоты в костях навалилась тоска, внушая, что этот мир – бесконечно одинокая и пустая юдоль скорби. Но помимо мук совести, из-за покинутого в безвестности Дрю, в ней гудело волнение. Единственное, чего она хотела в своей жизни, даже когда не могла этого понять, сейчас находилось в пределах ее досягаемости. Семья. Они станут настоящей семьей – она и ребенок. Хоть и маленькой, но все равно настоящей семьей.

Ханна думала, что легко могла бы затеряться в таком большом городе как Сан-Франциско, но слишком привыкла к обширным просторам, чтобы счастливо устроиться в крупном поселении. Так что она выберет маленькое уютное местечко, где и обоснуется. О, горожане, вероятно, заподозрят, что она лишь соломенная вдова — в конце концов, кто угодно может купить себе черное платье и золотое кольцо.