Эжени Прайс - Свет молодого месяца

Хорейс услышал скрип пола, когда Ка вошла на цыпочках в гостиную в Блэк-Бэнкс. Он неподвижно сидел в качалке, глядя в слабый огонь, который он зажег. Ка все больше становилась похожа на маму Ларней. Он знал, что у нее какая-то трудность, и что она стоит там, обдумывая, как лучше обратиться к нему с этим. По каминным часам прошла почти минута. Ка была молчалива, как индеец. С другими неграми он бы подождал еще немного, потом закричал бы: «Б-у-у!» Но никто не дразнил Ка таким образом. Ее чувство собственного достоинства, такое же как у ее матери, не позволяло дразнить ее.

— Удобно там стоять, Ка? — спокойно спросил он.

— Господи Боже мой! У вас слух как у кролика.

— Подойди сюда и скажи, что случилось.

— Это масса Джим, — сказала она, встав перед ним; она была высокого роста, как Ларней, и стояла, опустив красивую голову, устремив взгляд на ковер.

— Всегда что-нибудь с моим братом, не правда ли? Посмотри на меня, чтобы я мог определить, насколько скверно на этот раз.

— Масса Джим не идет к обеду, сэр. Звала его, не идет.

— Но в этом нет ничего нового. Он у себя в комнате?

— Да, сэр. Дверь на замке.

Хорейс встал, потянулся, сказал Ка, что он вернется через несколько минут и поднялся к комнате Джима. В течение последних трех лет он занимался этой гимнастикой каждый вечер. Иногда Джим спускался, иногда нет. Но Ка не была паникером, и он внезапно ощутил беспокойство. Он постучал в дверь.

— Это Хорейс, Джим, — сказал он по возможности небрежно.

Ответа не последовало, но засов был отодвинут и Джим открыл дверь. Он был в старом красном халате, волосы у него были растрепаны, круги под глазами темнее обычного. Хорейс осмотрел комнату. Вещи его брата были все упакованы.

— Уезжаешь?

— Похоже на то.

— До свадьбы, Джим? Ты мой шафер.

Джим круто повернулся к нему, стараясь говорить ровно.

— Я собирался быть твоим шафером. Правда, собирался. Но теперь, когда это уже так скоро, я не могу выполнить это. Неужели ты не можешь поставить себя на мое место?

Хорейс шагнул к нему.

— Я стараюсь, брат.

— Ну, так это у тебя не получается. Если бы получилось, ты бы никогда не просил меня об этом. Он горько засмеялся. — У меня здорово получается на похоронах, но… — Джим отошел к окну, стоя спиной к Хорейсу.

Хорейс быстро сказал:

— Не огорчайся. С моей стороны было необдуманно просить тебя. Но ты мой единственный брат.

Джим повернулся, тяжело прислонясь к подоконнику.

— Я еду в Нью-Хейвен — попытаться еще раз. Но я хочу, чтобы на пристань меня отвез Адам. Только Адам.

Что-то вроде жалости не позволило Хорейсу сказать слова, которые ему хотелось сказать этому человеку, много лет стоявшему, как равнодушный призрак, между ним и Блэк-Бэнксом. Он смог только хрипло произнести:

— Желаю удачи, Джим.

Джим протянул руку.

— Счастливых дней тебе.

— Спасибо. Постараюсь держать крепость, пока ты не вернешься.

Джим рассмеялся.

— Да, вероятно, я опять вернусь. Как и раньше, один. — Он повернул голову набок, это была слабая копия прежнего Джима. — А пока ты и мисс Дебора остаетесь массой и миссис на плантации.

Рано утром на следующий день Хорейс почувствовал облегчение, увидев, что Дебора находится на крыльце Орендж-Гроув одна. Такой трогательной он ее еще никогда не видел; она была опять в своем старом голубом платье, мягкая белая рюшь обрамляла ее нежную шею, она стояла, как всегда, очень прямо, протянув ему навстречу руки.

— Вы всегда так будете вести себя, мисс Дебора, — тихо спросил он, взяв ее за руки.

Она подняла лицо с улыбкой, ее хорошенький ротик был готов к поцелую.

— Разве я могу не радоваться вашему приходу, мистер Гульд, дорогой?

Он поцеловал ее в лоб, и прижал ее голову к своему плечу.

— У меня неприятные новости.

Он почувствовал, что ее стройная фигурка напряглась, но она не отстранилась от него.

Но мы поженимся, не правда ли? — прошептала она.

— Да, моя любимая. Конечно, мы поженимся — послезавтра, но нашу свадебную поездку придется отложить, а может быть, совсем отменить.

— О, я думала, это что-нибудь очень плохое. У вас мало денег?

Он слегка улыбнулся.

— Я отложил для нашей поездки. Дело не в деньгах. Мой брат уехал сегодня на Север. Я не могу оставить Мэри и папу, — ведь надо заботиться о двух плантациях.

— Но я думала, что мистер Джим будет вашим шафером!

— Он был не в состоянии выполнить это. Его собственный брак такой неудачный, он… — Дебора закрыла ему рот двумя пальчиками.

— Можно мне не объяснять. Ему было бы тяжело смотреть на наше счастье. Я это понимаю. Когда я видела в церкви, как дети идут за руку с отцами, мне хотелось убежать, потому что у меня не было папы.

Как это было возможно, что такое молодое существо так много понимало? И как получилось, что эта красивая, нежная сероглазая девочка хочет быть его женой? Он никогда не поймет этого.

— В тот день, когда мы поженимся, мы просто поедем верхом далеко в лес. — Она опять прижалась к нему.

— И это послезавтра, а когда мы вернемся, мне не надо отпускать вас. Я вернусь вместе с вами, мистер Гульд, дорогой, и останусь навсегда.

Вечером пятого ноября 1845 года Мэри Эббот сделала последние стежки в белом шелковом свадебном платье Деборы; обряд должен был состояться на следующий день в гостиной в Орендж-Гроув; Мэри Эббот долго не ложилась спать, помогая своей служанке Бесси вместе с Ларней, Ка и Мэри Гульд украсить помещение. Они перенесли с крыльца весь папоротник «Венерин волосок», а там, где будут стоять Хорейс и Дебора, произнося брачный обет, была масса веток грушевых деревьев, с листьями кораллового, светло-зеленого, желтого, темно-коричневого цвета; листья эти блестели, как глянцевитая кожа, и среди них выглядывали ветви орешника и алых вьющихся растений.

На следующий день пришло так много гостей, что для танцев было слишком тесно; правда, старый Джон Каупер привел своего скрипача, Джонни, который играл после венчания; гости толпились, целовали новобрачную, поздравляли молодого, ели обильное угощение, приготовленное Мэри Эббот. Негры с плантаций Гульдов и Эбботов толпились у раскрытых окон, теснясь и с интересом наблюдая за весельем; а пунш пришлось четыре раза наливать в чашу, потому что Дебора и Хорейс требовали, чтобы негров тоже угостили.

На этот раз Хорейса не раздражали отдельные косые взгляды пожилых дам, все еще пытавшихся найти следы его «безнравственного прошлого». Пусть. Им это нравилось, а он был готов принять все, что усиливало радостное настроение в этот день. Мэри горела радостью, но только он один мог догадаться, о чем она могла думать, когда увидел, что она поцеловала мать Джона Вилли. Когда его отец, улыбаясь, в третий раз протиснул к нему, чтобы пожать его руку, Хорейс по-медвежьи облапил его. Старик страдал из-за Джима, но Хорейс мог быть уверен, что на этот раз он доставил отцу настоящую радость. Брак с Деборой укрепил его связь с семьей и сделал его своим на острове. Он принадлежал им всем, и они принадлежали ему.