Анри де Ренье - Полуночная свадьба

Выйдя от г-на де Берсенэ, Франсуаза и г-жа Бриньян расстались. Г-жа Бриньян позвала извозчика — она спешила на прием к г-же Потроне, где очень рассчитывала встретить молодого Антуана де Пюифона. Франсуаза возвратилась пешком на улицу Вильжюст.

Несколько раз по дороге она невольно вспомнила разговор с г-жой де Бокенкур о г-не де Гангсдорфе, который был другом г-на де Серпиньи.

Род Серпиньи начался в 1569 году с Люка де Серпиньи — захудалого дворянчика, который прославился тем, что в вечер битвы при Монконтуре убил собственной рукой одного из гугенотских капитанов, Жиля де Габодана. Надо сказать, что он убил его, безоружного, пистолетным выстрелом в спину, за что получил должность капитана стражи королевских покоев. Он не остановился бы на самом пороге своей фортуны и перешагнул бы его, если бы однажды, спускаясь по лестнице Лувра, не оступился, скатившись вниз по ступенькам так неудачно, что его подняли внизу с треснувшим черепом и сломанным спинным хребтом. Сто лет спустя действует уже другой Серпиньи, военный наместник короля, отличившийся в голландской кампании и умерший в глубокой старости. Его сын, граф де Серпиньи, был послом регента и заслужил королевский орден, являясь одним из самых бесстыдных аферистов банка Джона Лоу, где заработал целые возы золота. Из двух братьев Серпиньи, живших в то время, когда вспыхнула революция, один эмигрировал, а другой — остался во Франции. Последнего — генерала республиканской армии Наполеон возвел в сан князя де Пранцига. Что касается эмигрировавшего, то он служил Бурбонам с большей верностью, нежели блеском, и Людовик XVIII счел, что достаточно вознаградил его, женив в 1822 году на Екатерине Базуш, дочери Базуша, своего бывшего повара, который раньше него возвратился во Францию и до такой степени разбогател, что умер кавалером ордена Почетного Легиона, мэром своего округа и тестем не только графа де Серпиньи, но и маркиза де Бокенкура, после того как выдал за последнего свою вторую дочь. Толстый Фульгенций де Бокенкур обязан этим двум бракам тем, что являлся кузеном Жака де Серпиньи, каковое родство позволяло ему говорить о праве прибавить в их семьях к красной ленте несколько голубых.

Однако подобный неравный брак только раздражал Жака де Серпиньи, поскольку он не имел никакой выгоды. Деньги девиц Базуш растаяли в руках мужей, как жир в отцовских кастрюлях. Родители Жака де Серпиньи и Фульгенция де Бокенкура прикончили фрикасе [2] Фрикасе — нарезанные мелкими кусочками жареное или вареное мясо с приправой. так удачно, что ко времени достижения своего совершеннолетия Жак де Серпиньи получил лишь то, что ему перешло от матери. Наследство составляло около двадцати пяти тысяч франков включая доход от дома на Лильской улице, где старый граф де Серпиньи занимал лучшую квартиру. Сын не посмел его оттуда выселить, как ему хотелось, но потребовал плату. Старик торговался о цене упорно, с криками, словно с него сдирали кожу. Он и в самом деле имел такой вид со своим лицом, на котором кожа лупилась и постоянно докрасна воспалялась. Упрямый и грубый, он все же смирил свой нрав перед вежливой, неумолимой и отточенной холодностью сына. Вообще говоря, они виделись редко и предпочитали сообщать друг другу, что нужно, письменно. Письма отца отличались резкостью и сварливостью, ответы сына — остротой и желчью. Они не любили друг друга. Единственное, в чем они сходились, — в чувствах к старшей линии Серпиньи, представленной князем де Пранцигом, бывшим главным конюшим императора Наполеона III. К нему тем не менее перед началом осады Парижа отослал г-н Серпиньи своего сына, которому исполнилось тогда двенадцать лет. Князь де Пранциг после крушения Империи удалился в Англию. Жак де Серпиньи переплыл пролив и прибыл в Торквей, где проживал его дядя, только что перед тем вторично женившийся. Что касается графа де Серпиньи, то он не захотел уезжать из Парижа и отказался упрямо продолжать жить на Лильской улице в своей квартире под бомбами. Он послал князю де Пранцигу несколько писем, содержавших резкую критику свергнутого режима. Тот не удостоил его ответом. Графу де Серпиньи было уже не до того. Во Франции победила Коммуна. Воцарились голод и хаос. Небо побагровело от пожаров, убивали всех без разбора. Такая же трагическая участь ждала и де Серпиньи. Федералисты уже вымазали керосином его дом на Лильской улице, но ему повезло. Версальцы освободили обитателей квартала. Г-н де Серпиньи вышел на улицу. Генерал ле Ардуа, командовавший войсками, узнал г-на де Серпиньи. Бравый генерал расстреливал дюжину коммунаров, захваченных с оружием в руках. Пленники вели себя доблестно. Их поставили к стенке. Один из них, высокий рыжий детина, стоял спиной к самой двери дома г-на де Серпиньи. Одна из пуль, пронзивших его, врезалась в деревянную створку двери, и всякий раз, когда Серпиньи возвращался домой, он вспоминал эту сцену. Когда его сын Жак приехал из Англии, отец показал ему трагический след тех дней, хотя встреча с сыном не принесла ему радости, да и сын отвечал ему тем же. Г-н де Серпиньи нашел мальчика достаточно подросшим, окрепшим и отдал его на обучение к иезуитам. В колледже Жак де Серпиньи с нетерпением ожидал часа освобождения от ненавистного заведения. Однако жизнь у отца, которую по окончании занятий ему пришлось вести, стала немногим лучше. Отец ничего не предпринимал, чтобы сын имел какую-нибудь специальность. Мало того, ни военная, ни судейская карьеры не нравились старику. Что касается дипломатии, то, по его мнению, она хороша только тогда, когда служат при короле. Республика же не такая вещь, чтобы стоило за нее представительствовать. Сыну приходилось дожидаться лучших дней, а в ожидании молодой Серпиньи сильно скучал, не имея свободы и денег. Состояние матери, хотя и незначительное, обеспечивало ему некоторую независимость, и поэтому он решительно потребовал его себе, как только достиг совершеннолетия. Граф де Серпиньи пришел в ярость от дерзости сына. И спор между ними велся жестокий и упорный. Сын добился своего.

В двадцать один год Жак де Серпиньи обладал стройной худощавой фигурой, светлыми волосами и серыми глазами. Его ловкие, точеные и холеные руки с заостренными и блестящими ногтями умели хорошо рисовать. Он прекрасно говорил. Готовый на все, практичный без меры, он имел вкус ко всему, особенно к коллекционированию. Он любил платить в обрез и отказывался без сожаления от того, что превосходило его средства. Когда он приобретал вещь дешево, он не привязывался к ней настолько, чтобы колебаться, если сбывал ее, тем более с выгодой. Старик Меньер, коллекционер, подружился с ним и научил его, как надо покупать. Продавать же он научился сам, инстинктивно. Он прекрасно излагал свои мысли на бумаге, а деловые письма составлял просто божественно. Любовь занимала его довольно мало, но свет его привлекал. Вращаясь в нем, он учился обращаться с людьми и с искусством, в котором достиг большого успеха. Известная природная наглость и умение управлять собой ему помогали. Он рано понял, как выгодно быть выделенным из общей массы, и обдуманно выделил себя. Он усвоил способ поведения, который стал для него обычным, особенно манеру говорить. Из оригинальничанья он довел свой голос, который и так отличался довольно высоким тембром, до острого фальцета. Его артистические наклонности составили ему репутацию среди людей, совершенно несведущих в искусстве, точно так же как его светское положение оказало ему пользу среди художников, которые тем охотнее сочли его своим, что его общество льстило их тщеславию. Он оправдал доверие, выпустив в 1886 году свой «Парадокс об искусстве стекла». Книжка представляла собой смесь забавных наблюдений и вычурной болтовни и свидетельствовала о действительном знании предмета. Впрочем, ее написанием он обязан был некоему г-ну де Гангсдорфу, большому любителю стекла, с которым случайно познакомился и который наряду со стариком Меньером стал его главным учителем. Искусство обжигания особенно привлекало де Серпиньи, в котором его больше всего интересовала химическая кухня, куда входили все тонкости фабричного производства вплоть до самой практической стороны дела. Вероятно, сыграло роль наследственное и косвенное влияние печной профессии деда его Базуша.