Анри де Ренье - Полуночная свадьба

— Филипп, мне надо одеваться; мы сегодня обедаем у Бокенкуров, — девица де Клере дотронулась до кнопки звонка.

Филипп ле Ардуа сел поудобнее, откинувшись на спинку тростникового кресла, которое слабо застонало под его тяжестью — в тридцать восемь лет он был довольно плотным человеком.

Филипп с нежностью посмотрел на молодую девушку, ему нравилось, как изящно своими тонкими пальчиками она нажимала на кнопку звонка.

— Обед только в восемь часов, и у вас еще есть время. Кто еще приглашен?

— Не знаю. Приглашение прислал г-н де Бокенкур. Он никогда не запоминает ни одного имени и не пишет правильно ни одного адреса, вот и письма его доходят как придется, в зависимости от почтальонов.

— Да, он считает, что тем самым поддерживает дух былой Франции и старого режима.

Ле Ардуа пожал плечами, выражая недоумение. Де Клере посмотрела на часы в кожаном футляре, стоявшие на мраморном камине. Они показывали четверть седьмого. В маленькой гостиной де Клере не стояло другой мебели, кроме гнутых кресел и одного деревянного шезлонга, похожего на те, какие часто выставляют на палубах пароходов. Занавеси из толстого серого полотна напоминали паруса. За окнами слышался шум дождя, который прерывался и затем возобновлялся с удвоенной силой, как это бывает в начале весны. Словно моряки чинили корабельный кузов. Трамвайный гудок напомнил морскую сирену.

— Однако ваша горничная не торопится, — произнес после долгого молчания ле Ардуа, когда де Клере позвонила вторично.

В коридоре послышались тяжелые шаги, которые затихли перед дверью.

— Войдите. Я уж в третий раз звоню, Олимпия! Почему нет Камиллы? — спросила де Клере с некоторым нетерпением, обращаясь к толстой женщине, стоявшей на пороге в кофте и синем фартуке, вздувшемся на круглом животе.

Желтое заостренное лицо кухарки Олимпии Жандрон, контрастировавшее с дородностью ее тела, выражало недовольство. Она постоянно жаловалась на опухоль ног. Ее волосы, затянутые на висках, образовывали на макушке жесткий и гладкий шиньон, серый, как агатовый камень.

— Камилла у себя в комнате, барышня. Она укладывает свои чемоданы, чтобы уйти сегодня вечером. Она говорит, что не останется больше ни одного дня. Она желает получить расчет, — ответила Олимпия с достоинством, затем любезно добавила. — Если вам угодно, барышня, я помогу вам одеться.

— Нет. Олимпия, благодарю вас.

Кухарка повернулась, чтобы выйти. Шиньон на ее голове, напоминавший серый булыжник, качнулся. На распухших ногах выступили прожилки вен. Когда Олимпия вышла, де Клере протянула ле Ардуа руку.

— До свидания, Филипп. Моя тетушка переодевается, как на сцене. А мне на это нужно время, и я должна еще переменить прическу.

— А как же с Камиллой?

— Пустяки, я не в первый раз одеваюсь сама.

— Хотите, я вам помогу?

Де Клере улыбнулась.

— Мерси.

— Вы считаете, что я не смогу вам помочь, сомневаетесь в моих талантах, — весело произнес ле Ардуа. — Попробуйте и убедитесь.

Он показал ей свои руки, большие и гибкие. Чувствовалось, что они обладают в такой же мере ловкостью, как и мощью. Он гордился их деликатной силой и никогда не носил перчаток.

— И, кроме того, я снова увидел бы ваши волосы, как тогда, когда вы были маленькой девочкой и носили их откинутыми за спину, — продолжал он.

— Ах, мои волосы! Папа хотел, чтобы я всегда делала строгую прическу. Он заставлял меня носить косу, приводившую меня в отчаяние, уверяя, что так удобнее в путешествии. Бедный папа!

Филипп ле Ардуа смотрел на де Клере и что-то глухое и в то же время острое подступало ему к сердцу. Он замер на минуту, улыбаясь, закусив свой короткий ус. Девица де Клере настолько хорошо знала ле Ардуа, что не почувствовала себя ни оскорбленной, ни взволнованной его поведением. Глядя Филиппу в глаза, она медленно подняла руки. Ее пальцы коснулись волос. Она нащупала две длинные шпильки, сдерживавшие ее.

— Мои волосы, Филипп? Вот они.

Тяжелая коса упала. Тонкими пальчиками де Клере распустила ее тройное плетение. Волосы постепенно рассыпались. Наконец они образовали одну общую массу, мягкую, несметную, словно струившуюся. Она запустила в нее руки и отбросила ее вперед. Одна прядь удержалась, зацепившись за плечо. Голова ее выглядела изящной и маленькой среди множества волос, а лицо внезапно приняло выражение необычайной молодости.

Де Клере подошла к каминному зеркалу и улыбнулась своему отражению.

— Я уверена, никто не дает мне двадцать четыре года.

Франсуаза де Клере имела к тому же очаровательную фигурку. Не слишком высокая и не низенькая, что редко встречается среди женщин, большинство которых кажутся либо не достигшими своего надлежащего роста, либо неосторожно превысившими его, всегда одевавшаяся просто, в нейтральные цвета, сегодня она предпочла суконную юбку пепельного тона и такой же корсаж. Серебряную пряжку на поясе, изображавшую большой, нежно раскрывшийся цветок, подарил ей Филипп ле Ардуа. Де Клере не обладала безупречной красотой, но ее тонкие черты со смелой линией носа казались очень привлекательными. Они оживлялись карими глазами и немного длинным, крайне подвижным ртом, уголки которого, когда она улыбалась, были опущены, словно она немного печалилась. А ее каштановые волосы немного вились.

Дверь слегка приоткрылась, и г-жа Бриньян просунула руку, обнаженную до плеч и державшую письмо.

— Как, ле Ардуа, вы все еще здесь? Вы мешаете Франсуазе одеваться. Если вы не оставите ее, мы можем опоздать. Предупреждаю вас, что я не вхожу, потому что я в нижней юбке. Так что поторопитесь, — она посмотрела на Франсуазу. — Вот тебе срочное письмо, которое я нашла внизу. Возьмите его, ле Ардуа, но не смотрите на меня. Знаешь, идет страшный дождь. К счастью, я удержала извозчика. Прощайте, Филипп, я убегаю. — И г-жа Бриньян скрылась за дверью, шелестя бельем и шелком.

— Прощайте, Франсуаза, благодарю вас, — откланялся ле Ардуа, целуя руку де Клере. — До скорого свидания. Желаю вам хорошо провести время у Бокенкуров.

Франсуаза постояла с минуту, прислонясь к мрамору камина, рассеянно перебирая рукой серебряный цветок на пряжке пояса. Она не могла понять, правильно ли сделала, представ перед Филиппом в несколько фривольном виде. Она лишь уступила его желанию сделать ему приятное — еще раз увидеть ее волосы. Что могло быть проще и естественнее, как доставить ему подобное удовольствие? Разве г-н ле Ардуа не ее друг? Дружба — единственное чувство, которое он ей когда-либо выказывал, а он не такой человек, чтобы утаивать какое бы то ни было из своих чувств.