Анри де Ренье - Полуночная свадьба

— Какой успех у девицы де Витри! — пояснил Дюмон со значительным видом.

Франсуаза жестко посмотрела ему в глаза и отвернулась к сцене, на которой танцевала м-ль Кингби под музыку далеких и протяжных флейт. Танцовщица не прибегала к сложным ухищрениям. Прелести ее тела, окутанного легкими и прозрачными тканями, манили зрителей. Ее пластика, жесты и движения ног создавали гармонию. Казалось, она искала ее внутри себя, мало-помалу приближалась к ней и достигала полноты, выражения, творя неповторимый рисунок танца. Из незаметных фигур его возникал пленительный образ.

— Она очень красива, ваша подруга, — заметила Франсуаза, повернувшись к Филиппу ле Ардуа, когда танец закончился и раздались аплодисменты.

Теперь все вышли на лужайку, чтобы посмотреть фейерверк. Франсуаза думала о том, что ей рассказал Буапрео о м-ль Кингби. Англичанка танцами зарабатывала себе на жизнь. Она любила ле Ардуа и ничего не брала от него. Несмотря на настояния Филиппа, она не хотела отказаться от своего ремесла. Она еще совсем недавно подписала контракт с Фоли Бержер, где должна выступить через несколько недель. После каждого выступления м-ль Кингби заболевала — танцы утомляли ее и вредили здоровью, но она упрямо продолжала заниматься балетом.

Вдруг небо осветилось звездным дождем. Начался фейерверк. Потоки искр проносились по небу. Снопы, букеты, каскады расцветали в ночной вышине, радуя красотой и неожиданностью цветных композиций. Внезапно начавшийся фейерверк так внезапно окончился. Франсуаза, прислонившись к буксу аллеи, сорвала один из тысячи маленьких зеленых листочков и взяла его в рот. Почувствовав горечь, она подумала о Викторине де Витри. Ей вспомнилось, как та в саду на улице Варен жевала едкие побеги кустов. Широкое, нехорошее и багровое лицо г-на де Бокенкура встало мысленно перед ней. Совсем потемнело после яркого света фейерверка. В нескольких шагах трое молодых людей беседовали между собой, не видя ее.

— Значит, белокурая дама, которая так вплотную разговаривала с Пюифоном, г-жа Бриньян?

— Как, Поль, неужели ты ее не знаешь?..

— Она недурна, у нее вид потаскушки, но шикарной.

— Черт побери, я предпочел бы племянницу, ту, что сидела впереди ле Ардуа!

— А разве?..

— Еще бы! Ни гроша, и хорошенькая.

— Говорят, она любовница ле Ардуа?

— Да нет же. Художник Дюмон говорил мне…

Франсуаза, покраснев от стыда, убежала подальше от злых языков. Начали разъезжаться. Кареты столпились у решетки. Их фонари вытянулись светящейся нитью.

— Вы мою дочь не видели? — спросила, увидев Франсуазу, баронесса де Витри. С ней рядом стояли г-н де ла Вильбукар и его жена Люси де ла Вильбукар.

Люси шепнула Франсуазе:

— Приведите ее скорее. Она в маленькой гостиной над лестницей. — От Люси пахло табаком, и она еле сдерживалась, кусая свои маленькие черные усики, чтобы не рассмеяться.

Франсуаза побежала в дом. Большая нижняя гостиная пуста. Она поднялась по лестнице и толкнула дверь. Кто-то быстро встал с дивана. Г-н де Бокенкур! На его широком багровом лице играла скверная улыбка. Он стоял, наполовину заслоняя своим массивным телом Викторину де Витри, которая опускала юбку и поправляла корсаж. Секунда прошла в молчании.

— Ваша мать ищет вас, Викторина. — Франсуаза обратилась к Викторине не как обычно, на «ты».

Викторина дерзко смерила ее взглядом:

— Хорошо, милая, я иду.

Баронесса де Витри встретила дочь раздраженно, держа в руках ее манто. Викторина спокойно ответила ей на ее материнский выговор:

— Но, мама, мне было так весело! — и добавила, глядя на Франсуазу уголком глаз: — Г-н де Бокенкур мне все показал!

Почти все разъехались. Погасли огни. Воздух посвежел. Запах смятого газона примешивался к аромату ночных листьев. Г-н де Серпиньи ораторствовал среди небольшой кучки людей.

Г-жа де Бриньян, наконец, появилась вместе с юным г-ном де Пюифоном. Ее прическа опять потеряла свою форму.

— Франсуаза, мы отвезем домой г-на де Пюифона, — проговорила она, обратившись к Франсуазе.

Г-н де Пюифон поклонился, всегда улыбающийся и корректный.

— Не забудьте же завтра зайти ко мне! — крикнул издали г-н де Серпиньи какому-то молодому человеку.

Г-жа Бриньян села в карету. Де Пюифон поместился на передней скамеечке и захлопнул дверцу. Слышался громкий смех Бокенкура и неприятный голос Дюмона. Франсуаза угадывала, о чем они могли говорить. Она страдала. Старая лошадь шла вялой рысцой. По временам внезапный и беглый свет фонаря позволял Франсуазе видеть г-жу Бриньян и г-на де Пюифона, которые на мгновение разнимали свои руки, чтобы затем возобновить в темноте свое прерванное объятие.

После анонимной записки г-на де Бокенкура Франсуаза ни одного конверта не открывала без боязни. Она медлила распечатывать его. И только когда узнавала почерк ле Ардуа или Буапрео, извещавших ее то о визите, то о каких-нибудь мелких событиях текущей жизни, вскрывала корреспонденцию. К тому же только они писали ей. Г-н де Берсенэ не мог держать в больных руках перо. Иногда, впрочем, Франсуазе приходили письма из Германии, Англии или Америки. Маленькая заграничная марка напоминала ей о далеких, почти забытых местах и лицах, наполовину изгладившихся из памяти. Через несколько дней после лувесьенского праздника Франсуазе передали два письма, которые принес консьерж. Франсуаза в это время причесывалась. Настроение у нее оставляло желать лучшего. Она никак не могла закончить прическу. Наконец, повозившись с волосами некоторое время, она оставила свое занятие. Толстая коса осталась на плечах нетронутой. Франсуаза взяла один из конвертов, запечатанный большой сургучной печатью с гербом баронессы де Витри. Г-жа де Витри писала ей:

«Сударыня,

Мое большое желание доставить удовольствие князю де Берсенэ и особое внимание, которое он, по-видимому, проявляет к вам, не могут помешать мне уведомить вас о решении, которое я с большим сожалением объявляю вам, но принять его меня обязывает долг матери. Итак, я буду вам очень признательна, сударыня, если вы перестанете посещать мой дом и соблаговолите с этого момента рассматривать как поконченные отношения, в которых я не буду раскаиваться, если вы согласитесь сами положить им конец, ставить который мне было бы бесконечно тяжело. Если бы речь шла обо мне одной, я не дошла бы до этой печальной крайности, но моей дорогой Викторине не так легко переносить неудобства знакомства, на которое в обществе, в конце концов, может быть не без основания могли бы посмотреть с изумлением. Поэтому я буду просить вас также воздержаться от всякой попытки поколебать мою дочь в решении, огорчающем ее сердце, но делающем честь ее уму, так как она показала достаточно благоразумия признать своевременность меры, о которой она сожалеет, но которую одобряет.