Дениза Робинс - Жонкиль

Она вздохнула, отвернувшись от зеркала, но это был скорее счастливый вздох. В конце концов, Роланд любит ее, он говорил это десятки раз с тех пор, как они уехали из Лондона. Она прижала руку к сердцу и почувствовала его неистовое биение. Роланд... Как он трогал ее волосы, его поцелуи...

Спальня, с мягким светом и приятно теплая, выглядела уютной и даже роскошной в эту холодную зимнюю ночь. Жонкиль привыкла к холодному аскетизму в своей нетопленной спальне в Риверс Корте. Бабушка не одобряла «баловства». Жонкиль была вынуждена признаться, что тепло — большое благо, когда на тебе тончайшее платье.

На одной из двух кроватей лежала ее лучшая ночная рубашка из тонкого белого батиста, которую она сама украсила фестонами и вышила, потому что бабушка поощряла занятия рукоделием дома в длинные вечера. Жонкиль посмотрела на другую кровать. Ее сердце приостановилось, когда она увидела разбросанные вещи Роланда: синюю полосатую пижаму, шелковый халат, одну или две рубашки, воротнички и галстуки, небрежно выброшенные из чемодана. Бесстыдный Роланд!

Интимность этих вещей — его щеток, его бриллиантина, его расчесок на ее туалетном столе взволновали Жонкиль до глубины души. Она была действительно замужем, она жила в этой комнате с мужем. Это было изумительно, так изумительно и замечательно, что она едва могла поверить.

Затем открылась дверь, и вошел Роланд. Он был уже готов к ужину, его темные лоснящиеся волосы были гладко причесаны, гладко выбритые щеки матово светились.

— Готова, дорогая? — спросил он. Он подошел к ней, ласково положил руку на плечо и оглядел ее сверху вниз. — Ты выглядишь очаровательно, любимая.

Она рассмеялась.

— О, нет, это отвратительное платье.

— Мне оно нравится, — сказал он. — Но когда-нибудь у нас будут получше. Когда-нибудь я одену тебя, как маленькую королеву.

Она показала ему свою тонкую загорелую руку.

— С этими короткими рукавами я выгляжу, как индеец.

— Ерунда, детка.

Он взял ее руку и пробежал по ней губами, запечатлев более долгий поцелуй на тыльной стороне ладони.

— Моя маленькая жена, — прошептал он.

Она обвила руками его шею, приподнялась на цыпочках и поцеловала его в губы с такой силой и страстью, что он изумился.

— Мой муж, я люблю тебя, — сказала она.

— С каждой минутой я люблю тебя все больше, — произнес он, прижимая ее к себе. Он не лгал. В Жонкиль была какая-то веселая безоглядность. Он вдруг почувствовал, что она прекрасно сознавала всю бесповоротность шага, который сделала, убежав с ним, что ей безразлично даже, простит ли ее мистер Риверс. Ее любовь, так же, как и ее доверие, были безграничны. Это глубоко трогало Роланда, несмотря на весь его цинизм и отвращение к сантиментам. Да, он хотел бы не влюбляться в нее, но ничего не мог поделать. Он перестал быть хозяином своих чувств.

— Пойдем ужинать, дорогая, — сказал он, сжимая ее пальцы в своих. — У тебя сегодня был длинный день, полный волнений, и скоро ты почувствуешь, как ты устала.

— Скажи мне, где ты был? — спросила она, когда шла с ним от спальни к лифту.

— Внизу, выпил коктейль, — улыбнулся он ей. — Ты шокирована? Ты будешь ужасно шокирована, когда получше узнаешь меня.

— Почему ты так говоришь? — спросила она серьезно. — Нет ничего плохого в том, чтобы пить коктейли.

— Бабушка, наверное, думает иначе? — спросил он иронически.

— Возможно, но бабушка из другой эпохи, она человек другого поколения, она не может судить.

— Но ты можешь и будешь, моя дорогая.

— О чем ты, Роланд?

— Неважно, — сказал он, усмехнувшись, и взял ее под руку. — Давай вызовем лифт, Жонкиль. Я только поддразниваю тебя. Обещаю, теперь, когда я солидный женатый человек, не пить слишком много, не есть слишком много, и... не флиртовать с другими женщинами.

Она сверкнула на него глазами.

— Не смей флиртовать, — сказала она. — Я буду ужасно ревновать! Я так люблю тебя, Роланд!

— Я тоже люблю тебя, — сказал он тихо. — Ты — моя любовь, Жонкиль. У тебя есть все права сердиться на меня, если я буду вести себя плохо.

— Мне нравится плохо себя вести, — сказала она. — Я так ужасно хорошо вела себя всю свою жизнь в Риверс Корте!

— Сколько лет ты провела там?

— Дай подумать... — сказала Жонкиль. — О, около восьми лет. Сейчас мне двадцать один с половиной. Мне было около двенадцати, когда мистер Риверс удочерил меня.

Роланд кивнул. Да, все сходилось. Он навсегда покинул Чанктонбридж девять лет тому назад, и почти сразу после этого у дяди Генри появилась возможность удочерить эту девочку, что он и сделал.

— Расскажи мне все, что ты помнишь о своих настоящих родителях, — сказал он. — Странно, что я так мало знаю о тебе.

— Я тоже не очень много знаю о тебе, — напомнила она ему.

— О, не думай обо мне, расскажи о себе, — сказал он поспешно.

Они были уже в ресторане. Роланд заказал коктейли для себя и для Жонкиль. Она подносила к губам свой первый в жизни бокал сухого мартини, отпивала маленькими глотками, морщилась, но чувствовала себя сверхсовременной и замужней женщиной. Пока она пила, она рассказывала о ранних днях своего детства, не очень счастливых днях и тогда. Она помнила свою мать, которая умерла, когда Жонкиль было четыре года.

— Иногда у меня бывают очень яркие проблески воспоминаний, — говорила она, и веселье постепенно исчезало из ее глаз. Голос становился еле слышным. Было ясно, что воспоминания о матери священны для нее. — Мама была очень красивая. У меня дома есть фотография, которую ты когда-нибудь увидишь. Я нисколько на нее не похожа. Она гораздо выше и светлее, и у нее были голубые глаза. Ее звали Кристина, но я смутно слышу, как отец зовет ее «детка», или чаще всего «детка дорогая». Он обожал ее. Она умерла от воспаления легких.

— Бедная маленькая Жонкиль, — сказал Роланд. — Тяжело для ребенка лишиться матери.

— Потом до двенадцати лет я жила с отцом в Корнуолле. Он был художником, зарабатывал мало, только на то, чтобы жить очень просто. Он любил море, и у нас был домик около Ньюки. В Ньюки я и пошла в школу. Отец когда-то учился в Оксфорде вместе с мистером Риверсом, и хотя они были совершенно разные (отец — веселый, легкий человек, с радостным смехом и артистическим темпераментом), он и мистер Риверс были добрыми друзьями. В течение долгого времени после окончания курса они переписывались время от времени. Поэтому, когда бедный папа умирал, он сообщил мистеру Риверсу, что я остаюсь совсем одна, что нет никаких родственников, которые бы помогли мне, и мистер Риверс удочерил меня, сделал своей наследницей. Честно говоря, Роланд, с моей стороны было черной неблагодарностью уехать из дома таким образом, не предупредив его.

— Да, — сказал Роланд неохотно. — С другой стороны, дорогая, он сделал твою жизнь очень серой; не мог же он полагать, что удержит тебя там навсегда. Самое ужасное, что ты потеряла своих родителей.