Якоб Ланг - Наложница фараона

Элиас еще поглядел на него, словно исполнял какой-то тягостный долг. Затем тихо отошел от постели.

Вдруг с новой силой вернулся прежний страх. Кто там, за дверью? Что доверил Вольф сапожнику? Впрочем, если это были такие же бредовые слова… На мгновение Элиас даже позабыл их смысл. Но быстро вспомнил. Вольф говорил, что он, Элиас, не должен жениться на вдове Вольфа, и… и еще что-то… Это бред был. Скучный бред. Перестало быть страшно. Элиас осторожно, чтобы не потревожить лежащего, подошел к двери. Но все же так решительно подошел и с самым легким колебанием приоткрыл дверь.

Слуга и сапожник ждали.

— Он бредит, — сказал Элиас, обращаясь к сапожнику.

Гирш Раббани как-то странно осклабился. Впрочем, нельзя было в точности понять, определить, что же выразилось на его лице, оно было сильно изуродовано, и потому не всегда было понятно, сердится он, смеется или издевается.

И снова Элиас покинул дом Вольфа с чувством облегчения. Сапожник еще остался.

Элиас Франк хотел заставить себя забыть безумные слова Вольфа. Но, может быть, именно потому что он сосредоточился на том, чтобы забыть эти слова напрочь, слова эти не забывались. Они раздражали, вызывали чувство униженности, они никогда не могли сбыться. Но они и смущали. Возникало недоумение: зачем так отчаянно и торопливо спешит сложиться мысль о том, что слова эти не могут сбыться? Разве где-то в глубине души Элиас полагает, что…

Элиас даже перестал жалеть Вольфа. Он устал от собственной жалости к этому человеку, такой бесплодной, никчемной и, в сущности, приведшей к такой нелепости бредовой…

С чувством облегчения решился Элиас больше не навещать больного. Разве эти бредовые слова — не достаточное основание для такого решения?..

На следующий день, ближе к вечеру, кто-то в суде сказал Элиасу мимоходом, что в еврейском квартале какой-то парень-слуга то ли выбросился из окна, то ли выпал случайно…

Сердце болезненно ударилось о ребра. Элиас не сомневался, что речь идет о Ёси. Но почему-то появилось неотвязное желание узнать, так ли это, Ёси ли это, или все же кто-то другой… Хотя Элиас знал, что это не может быть другой…

С нетерпением разбирал он последнее дело, складывал бумаги руками, почти дрожащими.

Быстро шел к еврейскому кварталу. Лихорадочно металось в мозгу: как узнать? И опять же: разве по сути это не был нелепый вопрос? Узнать-то было проще простого. Но нет!.. Подойти к дому Вольфа было мучительно, об этом и речи быть не могло. Не хотелось видеть и сапожника Раббани. Даже спрашивать в семьях своих дочерей о случившемся Элиас боялся. Ведь они знали, что он навещал Вольфа. Но что страшного было во всем этом, кроме самого несчастья со слугой? Что пугало Элиаса? В конце концов он сам для себя решил, что боится пустословия всех этих обычных разговоров о несчастном случае.

Прохожая женщина оглянулась на него и прикрыла лицо концом головного платка. В быстром ее взгляде Элиас уловил опаску, так смотрят на сумасшедших, лихорадочно мечущихся по улицам. Неужели он так выглядит?

А ведь и вправду какое-то лихорадочное чувство он ощущает. Хочется двигаться быстро, быстро идти, даже бежать. Но надо покончить с этим.

Он повернул в переулок, к большой синагоге. Это было деревянное строение, какое-то все круглое, темное, но Элиас знал, что внутри нарядно, красиво и светло — висят ковры с вытканными изображениями оленей и львов; за занавеской из голубого бархата стоит ковчег, в котором хранится свиток Торы — Священного Писания, и на занавеске выткана золотыми и серебряными нитями императорская корона.

Было уже поздно. Однако у синагоги еще стояло человек десять мужчин. Они уже собирались расходиться и напоследок разговаривали о своих делах. В сумерках одежда их казалась совсем темной — темные плащи и шапки. Элиас вдруг подумал, что это, конечно, покажется странным, то, что он пришел вечером в еврейский квартал, и все, все поймут, что он пришел нарочно, чтобы спросить о несчастном случае, с кем это случилось…

Это желание узнать точно, спросить, неотвязное такое, уже начинало утомлять, изнурять Элиаса. Да ведь он и так знает, что несчастье случилось с Ёси. Но вот почему-то нужно непременно услышать от кого-нибудь подтверждение, чтобы кто-нибудь вслух сказал, что да, это Ёси… выпал из окна?.. Нет… Нет, бреду поддаваться не надо.

Что же можно придумать? Наконец Элиас заметил среди разговаривающих своего младшего брата Шимона. Элиас обрадовался, хотя обычно встречался с братом крайне редко и совершенно равнодушно. Но теперь…

Элиас подошел к Шимону, улыбнулся и поздоровался. Элиас изо всех сил заставлял себя быть спокойным. Но Шимона удивила эта странная радостность Элиаса. Шимон не сразу ответил на приветствие старшего брата, глянул подозрительно.

«Вот и еще один, живущий, подобно многим, в скучных косных канонах и предрассудках», — подумал Элиас о брате. Эта мысль успокаивала. Тотчас подумалось о том, есть ли у Шимона какая-нибудь таинственность, необычность в жизни, как у Вольфа, например. Это даже показалось забавным, такое предположение. Элиас не сомневался, что ничего таинственного в жизни Шимона нет.

— Ты какими судьбами здесь? — спросил Шимон.

Элиас почувствовал нервическую внутреннюю дрожь в пальцах рук и странное окоченение в ступнях.

Неужели придется еще выслушивать ничего не значащие слова, какими обычно полнится такого рода разговор, когда говорить вроде бы не о чем. То есть это Шимону — не о чем. А Элиас знает, о чем…

И внезапно, радостное, как озноб, с которым не приходит, а наоборот, уходит внезапная лихорадка, пришло решение, такое простое.

— Я недавно разбирал дело Вольфа, так, пустое, но ты, должно быть, слыхал?

Шимон молча кивнул. Выражение лица у него было скрытное и выжидательное.

Элиас сказал, что, видя, как плохо и болезненно выглядит Вольф, он дал ему денег на уплату штрафа и накормил обедом. Элиас старался говорить непринужденно, однако молчание Шимона смущало, заставляло робеть, словно бы спотыкаться на том или другом слове. Неужели он, Элиас, выглядит безумным? И Шимон, заурядный здоровый человек, это почувствовал? Да что почувствовал? Что, в самом деле? Да, Элиас не такой, как многие, он всегда это знал, и Шимон это знает… И хватит об этом!..

Спокойно и уверенно Элиас рассказал, как стал навещать больного Вольфа. Но, конечно, — никаких подробностей, ничего — об их первом разговоре, ни о странном впечатлении, что производят жена и дочь Вольфа. Но, может быть, лишь на Элиаса они производят такое впечатление?..

— Сегодня кто-то в суде говорил, будто в доме Вольфа несчастье. Я вот решил узнать… Но он жив?

— Жив.

Шимон сказал только это «жив», не стал дальше распространяться, не пролился обыденный поток наскакивающих друг на дружку слов и фраз недовершенных. Это смутило Элиаса вновь. Конечно, Шимон ничего не имеет в виду… А что он может иметь в виду? Ведь и не знает ничего из того, что знает Элиас. А что знает Элиас? Можно ли сказать, что Элиас что-то знает? Единственная реальность — это ощущение странности и… страха…