Якоб Ланг - Наложница фараона

Андреас в новых сапожках подбежал поближе. Сапожник приподнял руку, словно хотел предостеречь… но кого?..

Внезапно мальчик приостановился. В прорехе мелькнули и тотчас исчезли…

— Глаза! Мои глаза! Это мои глаза там! Они отражаются, как в воде, когда темно и свечка! Почему они там? Это колдовство такое, да?!

Мать и сапожник переглянулись. Мать улыбнулась восторженному изумлению ребенка. Она уже что-то знала и хотела объяснить ему, но сапожник приложил свой большой темный палец к бесформенным губам, дальнозоркие его глаза усмехались.

— А почему там были мои глаза? Ну почему? — не отставал Андреас.

— Да, это такое колдовство, — тихо сказал Гирш Раббани, наклоняясь к ребенку. — Только никому не говори. Когда-нибудь ты все узнаешь. И если… — тут голос его дрогнул, он замолчал…

Дома Елена иногда наливала воду чистую в глубокую оловянную тарелку, уже было темно, она зажигала свечу. Мальчик, стоя коленками на стуле, наклонял лицо над водой, и навстречу ему выплывали, всходили, словно маленькие солнца или луны, его большие-большие темные-темные глаза…

Но теперь он увидел так быстро-быстро. И нет, это не было как отражение, они были живые, его глаза…

Он, как зачарованный, слушал говорившего тихо Раббани. Глаза мальчика, широко раскрытые, не мигающие в длинных, тонко-пушистых ресничках, виделись чудесными. Андреас смотрел серьезно, губки чуть приоткрылись…

Когда они прощались с сапожником, тот протянул мальчику маленький деревянный волчок, пестро расписанный сложным восточным узором.

— Возьми, Андреас, этот волчок. Скоро еврейский праздник Ханнука, а мальчики тогда должны запускать волчки.

Мальчик взял игрушку и стал смотреть на нее. Мать смутилась.

— Но ведь Андреас — христианин, — произнесла она неуверенно, потому что не хотела обидеть сапожника. Голос у нее был задумчивый и напевный.

— Это ничего, — Гирш Раббани уверенно махнул рукой. — Играть можно всем детям. Он будет играть с этим волчком как христианин. Это ничего!

Мальчик поблагодарил за подарок.

Но все же Елена не позволяла сыну выносить занятную игрушку во двор, а тем более — на улицу. Андреас играл со своим волчком только в комнате…

Ганс и мальчик вышли во двор. Запрокинув головку, Андреас посмотрел на крышу дома. Из кирпичных красноватых труб серо стелился по светло-голубому зимнему небу темный дым. Солнце казалось бледным, круглым и очень высоким. По обе стороны у забора, теснились хозяйственные постройки. Никого не было.

— Поставь лютню вон там, — мальчик указал молодому человеку на сложенную поленницу мелко наколотых дров. Она была уложена низко.

— Поставь, — повторил Андреас, — и будем играть в снежки. Видишь какой чистый снег у сарая?

Ганс послушался, поставил лютню на низкую поленницу и они побежали играть в снежки. Молодой человек старался бросать круглые снежные комки осторожно, чтобы случайно не поранить мальчика. Андреас даже сердился.

— Почему ты так тихо кидаешь? Так скучно! Ты кидай сильно! — и он с размаху бросал снежок в своего взрослого приятеля.

Оба раскраснелись и уже немного запыхались. Они даже немного поспорили из-за того, что Андреас хотел расстегнуть верхние пуговицы на курточке, но Ганс не давал ему.

— Нет, нет, нет, ты простудишься!..

Ганс относился к мальчику с самого начала с самой искренней нежной заботливостью. Хотя он и был влюблен в мать маленького Андреаса, но никогда ему в голову не приходило сердиться на мальчика за то, что мать явно предпочитает сына поклоннику своих добродетелей. И ведь если бы не Андреас, быть может, Ганс так и не познакомился бы с его молодой матерью.

Все началось с того, что Ганс получил заказ на украшение капителей большого собора, который сам должен был стать украшением города. О молодом мастере уже хорошо отзывались и заказов у него было немало. Он был искусный резчик по камню, и в ранней юности учился в Италии у тамошних мастеров. Там он приохотился и к разным красивым танцам, к пению и игре на лютне.

День выдался жаркий. Ганс работал на деревянных мостках-лесах, пристукивал молотком по долоту, повязав рот мокрой полотняной тряпкой, чтобы каменная пыль не попала в горло и после не разъела бы легкие. Вдруг раздался звонкий детский голос:

— Мама, шахматы, смотри!

Ганс невольно оторвался от работы и наклонился книзу.

Молодая женщина остановилась внизу и держала на руках кудрявого мальчика лет трех. Это у него был такой звонкий голосок.

Маленький детский палец указывал прямо на каменные фигурки волка и медведя, забавно усевшихся за шахматной доской. Это было то, что Ганс уже успел закончить. Но мальчика вовсе не удивило то, что звери играют в шахматы; внимание его привлекли именно сами шахматы. Молодая женщина приподняла ребенка повыше, чтобы ему было лучше видно. Мастер увидел ее милое лицо с чуть приподнятыми и словно бы скошенными навстречу друг дружке бровями над ее серыми с легкой зеленью глазами. Смутная улыбка озаряла бледное лицо. Русые волосы выбились из-под головного платка. Эта молодая женщина сразу очаровала мастера. Он поспешил спуститься вниз, подошел к ней и учтиво поздоровался. Она деликатно ответила, и этим очаровала его еще более. Мастер принялся ласково расспрашивать мальчика, что такое шахматы. Мальчик уже хорошо говорил и отвечал бойко и разумно. Он сказал, что его зовут Андреасом, что шахматы — это такие маленькие куклы, которые надо двигать по клетчатой доске, и что у него нет шахмат. Мастер немедленно пообещал ему выточить шахматы и подарить. И очень скоро сдержал свое обещание, принес в подарок маленькому Андреасу красивые шахматные фигурки из камня и в придачу к ним — деревянную доску. А через полтора года Андреас уже на равных играл со своим взрослым другом и даже иногда обыгрывал его.

Молодой человек не имел никаких дурных намерений относительно матери мальчика. Он честно желал бы на ней жениться, и к этому не было бы никаких препятствий, если бы она дала согласие, но она не соглашалась, и не отвечала взаимностью на любовь резчика, хотя не отказывала ему от дома, учтиво беседовала, и охотно позволяла мальчику общаться с ним.

В конце концов мастер женился на дочери одного богатого крестьянина, жившего недалеко от города. Он прожил долгую жизнь, имел много сыновей, которые унаследовали его ремесло. Каменные скульптуры и рельефы, исполненные им, его сыновьями и внуками, и до сих украшают многие здания. Но в том городе, где происходит действие нашего повествования, в том самом соборе, и сейчас еще можно видеть каменную статую Богоматери с Младенцем. Время, неумолимое, что-то выщербило, что-то сгладило, статуя видится такой хрупкой и словно бы усталой. Молодая женщина — брови чуть приподняты над смутно улыбающимися глазами, волосы ненавязчивыми локонами выбиваются из-под головного тонкоскладчатого покрывала — держит на руках мальчика, чуть приподнимая и словно бы показывая всем. Кудрявенький мальчик смотрит серьезно, пытливо и с неизбывной мягкостью…