Виолен Ванойк - Мессалина

— Я хочу поговорить с тобой, — начала она, положив ему руки на колени, — потому что не хочу тебя потерять. Ты знаешь, какую бесконечную нежность я испытываю к тебе. Ты неизменно был со мной так добр и великодушен с той поры, как позволил вернуться из ссылки!

Клавдий, очарованный этими словами признательности, положил свою руку ей на голову, меж тем как она продолжала:

— И я не думаю, что ошибаюсь, видя, что и ты испытываешь ко мне некоторую привязанность.

— Это правда, Агриппина, я с симпатией отношусь к тебе. Я нахожу тебя очень красивой и щедро наделенной теми качествами, которые делают честь римским матронам, — заявил Клавдий, охваченный волнением от близости племянницы.

— В таком случае я могу надеяться, что не прогневаю тебя, если буду откровенна. Знай, что никто здесь не осмелится говорить с тобой так правдиво, как нужно, чтобы поставить тебя в известность о том, что творится в твоей собственной семье.

— Что означают эти загадочные слова? — встревожился Клавдий.

— Я хотела поговорить с тобой о Мессалине.

— О Мессалине?

— Увы! — с сожалением вздохнула она. — Я не знаю, как сказать тебе то, что мне известно о ней, и не вызвать твоего гнева.

— Почему я должен гневаться на тебя? Говори откровенно. Ты зашла слишком далеко, чтобы теперь что-то скрывать.

Агриппина была слишком хитра, чтобы довольствоваться повторением слухов о распутстве Мессалины, она знала, что Клавдий не придаст им значения.

— Мне стало известно, — начала она, — что арестованы Азиний Галл и Статилий Корвин.

— Верно, — подтвердил Клавдий, удивленный, что она заговорила об этом. — Они сознались, что были вовлечены в заговор Фурием Скрибонианом, легатом Далмации. Они были в большом отчаянии оттого, что дали себя таким образом провести, и я поверил в их искренность.

— Боюсь, однако, что они признались тебе не во всем.

— Что ты хочешь сказать?

— Знай же, что Мессалина — сообщница своего двоюродного брата Статилия Корвина. Я не питаю никакой злобы к Мессе, люблю ее как сестру и не забыла, что отчасти благодаря ей вернулась из этой ужасной ссылки. Как ты понимаешь, мне очень досадно говорить тебе о ее предательстве, но любовь, которую я испытываю к своему дяде и императору, сильнее той, которую я способна испытывать к Мессалине.

— Кто мог рассказать тебе такую чепуху?

— И все-таки это чистая правда. Я узнала, что Мессалина была любовницей Статилия.

— Такой слух ходит по городу, — согласился Клавдий, — но известно, что его пустил Мнестер, чтобы отомстить императрице за какую-то пустячную обиду. Я презираю такую месть, но хочу быть к Мнестеру снисходительным и простить его, он большой талант.

— Клавдий, поверь мне, это не просто сплетни…

— Послушай, Агриппина, — прервал он ее тоном любезным, однако не допускающим возражений, — невозможно осудить императрицу на основании слухов. Я признателен тебе за то, что из любви ко мне ты захотела меня предупредить, но тебя ввели в заблуждение. Может, ты имеешь другие доказательства ее вины?

— Мне казалось, что я представила тебе достаточное доказательство. Но поскольку ты не хочешь этому верить…

— Разумеется, нет, — твердо сказал он, вставая.

Клавдий поцеловал Агриппину в лоб и, пожелав ей спокойно провести остаток ночи, удалился. Агриппина склонилась над постелью сына, удостоверилась, что он заснул, и пошла к себе. Она утешалась тем, что было бы глупо надеяться убедить Клавдия, прибегнув к простому оговору. И все же ее радовала мысль о зерне сомнения, которое она заронила в его голову и которое обязательно прорастет, если она будет медленно и терпеливо действовать.

Клавдий, подойдя к порогу своей комнаты, в последний момент передумал и направился к Мессалине. Он нашел ее спящей на ложе; рядом спала Октавия. Это зрелище умилило его. Клавдию отрадно было думать, что к нему благоволит Венера, давшая в жены такую красивую и благоразумную женщину. Когда он шел по комнате, залитой тусклым светом ночного светильника, Мессалина открыла глаза. Она знала, что Клавдий придет к ней, и напустила на себя умиротворенный вид, стремясь скрыть свою тревогу.

— Клавдий, возлюбленный мой повелитель, — прошептала она. — Я счастлива, что ты пришел поцеловать меня перед сном.

— Мне доставляет удовольствие видеть тебя спящей рядом с нашим милым дитя.

— Кажется, большая тайна, которую хотела доверить тебе наша племянница, не слишком тебя взволновала?

— Она хотела сообщить мне некоторые подробности заговора Галла и Корвина, не зная, что я их уже допросил.

Клавдий посчитал, что лучше уж обмануть Мессалину и не восстанавливать ее и далее против Агриппины, что непременно произойдет, если передать ей суть их разговора. Он сел на край ложа, и Мессалина удивленно спросила:

— А как ей удалось прознать о заговоре?

— Я об этом не спрашивал.

— Спросить, пожалуй, стоило. Клавдий, остерегайся этой женщины, она такая интриганка!

— Это моя племянница, дочь Германика, — просто ответил он.

Мессалина сочла разумным не настаивать.

— И как предполагаешь наказать заговорщиков?

— Галла сошлю в его имение на Сицилии. Что касается Корвина, то я еще не решил. Не могу не учитывать того, что он принадлежит к прославленной фамилии и в особенности того, что он твой двоюродный брат. — От этого, по-моему, его вина еще более тяжела. Перед правосудием все должны быть равны. Но, быть может, твой поступок оценил бы народ, если бы ты, по примеру Августа, проявил великодушие и простил бы его. У него тоже есть имение, куда ты мог бы выслать его на несколько месяцев.

— Ты дала мне хороший совет. Именно так я и сделаю. Поистине, моя Месса, я не представляю, как бы жил без тебя! Чем больше я тебя знаю, тем чаще славлю богов за то, что они дали мне такую супругу.

Мессалина порой спрашивала себя, подозревала ли ее мать, что это она, Мессалина, погубила Аппия Силана. Лепида никогда не заговаривала об этом и продолжала вести себя с дочерью так, будто ничего не произошло. Она так мало горевала и так недолго носила траур, что у Мессалины даже закралась мысль, уж не рада ли она исчезновению излишне добродетельного супруга, который мог только мешать ее любовным увлечениям и прочим выходкам. Когда Лепида находилась в Риме и не была целиком поглощена своими новыми связями, она регулярно наведывалась к дочери, чтобы, как она уверяла, поцеловать внуков, но главным образом для того, чтобы обсудить с ней всевозможные городские слухи и в особенности те, что касались императорской семьи. Мессалине иногда даже казалось, что ее мать испытывает злорадство, передавая все те сплетни, которые ходили о ней.

— Я только что от Симона, — объявила Лепида, застав как-то дочь за туалетом, когда рабы подготавливали ее к вечернему пиру, который она собиралась дать в своем доме на Квиринале.