Элиза Ожешко - В провинции

Дальше тянется путеводная нить, и перед мысленным взором Винцуни встает другая картина.

Неменка повеселела, благоустроилась, новый дом блещет светлыми окнами и золотистой стрехой, во дворе людно, работа кипит, в хлевах мычат коровы, блеют овцы, в конюшне бодро ржут сытые лошади. В саду все зеленеет, пестреют цветы, ветки деревьев клонятся к земле под тяжестью плодов, на полях золотится буйная пшеница, васильки синеют в густой ржи; жнецы жнут и поют, и аист, стоя на крыше полного зерном гумна, вторит им громким клекотом. И за всем присматривает Болеслав, верхом на коне разъезжает по полям, загорелый, всегда приветливый, всегда с добрым и веселым словом на устах, и каждый день, утром и вечером, тетка говорит сироте: «Винцуня, сложи руки и помолись за него, это он тебя уберег от нищеты!»

Дальше тянется нить, и Винцуня видит еще одну картину.

Долгий осенний вечер, в комнате горит лампа, в камельке гудит жаркий огонь. За стеной воет ветер, хлопает ставнями, шумит в кустах, дождь барабанит по стеклам, а в комнате мир и покой; тетка, приютившись у камелька, вяжет чулок, время от времени из другой половины дома доносятся разговоры и хихиканье девок, сидящих за прялками. А около лампы — все та же фигура: Болеслав, спокойный, простой, сердечный, сидит за столом и разговаривает с Винцуней. И каким языком! Так с ней еще никогда не разговаривали; это язык разума и знаний, данный людям Богом для того, чтобы приводить в восхищение молодые сердца, которые еще только начинают жить, и отрезвлять, и утешать старые, уже утомленные тяжким путем.

Что она знала до тех пор, кроме утренней и вечерней молитвы, что видела, кроме родных лугов да рощи? Черневший на горизонте лес казался несмышленной девочке краем света. Слова Болеслава открыли ей другой, огромный, далекий мир, перед которым она склонилась в изумлении. Сначала он рассказал ей о Творце вселенной. Прежде она боялась Бога, Бог представлялся ей сердитым седобородым стариком, который держит в руке розгу, чтобы наказывать непослушных детей. В рассказах Болеслава Бог предстал перед ней как Дух непостижимый и беспредельный, всепонимающий, всезнающий, всесильный и всетворящий, а главное — добрый, исполненный любви и бесконечного милосердия. Этот Бог не наказывал, а прощал, в руке у него была не розга, а жезл справедливости. Винцуня перестала бояться и полюбила Бога, увидела Его в каждой звезде на небе, в каждом цветке на земле.

Затем она узнала про разные страны и разные народы, населяющие землю, глазами Болеслава увидела их прошлое; увидела блестящую вереницу великих людей, сердца которых горели огнем самопожертвования, услышала бранный гул сражений, стоны угнетенных и вздохи о свободе. Каждый рассказ заставлял ее обливаться горячими слезами, а сердце ее полнилось любовью к людям. При каждом случае Болеслав читал ей стихи великих польских поэтов, услаждая ее слух гармонией родной речи. С восхищением прислушивалась Винцуня к каждому слову гениальных мастеров, их стихи возвышали ее душу, и она еще жарче полюбила родные поля и это бледное небо, под которым они слагали свои песни, и еще глубже сочувствовала миллионам своих братьев, чьи страдания звучали в этих чудных строках.

Еще немного пробежала светлая нить, а вслед за ней устремился духовный взор Винцуни.

Она — невеста человека, который спас ее от голода и от тьмы невежества. Когда он впервые сказал ей о своей любви, уже не братской или отцовской, а такой, какою любят мужчины, ее сердце, правда, не забилось сильней, чем обычно, но было блаженное чувство доверия, глубокой привязанности к достойному человеку, который раскрыл ей свои объятия, и как светлый сон ей явилось ее будущее: спокойное, без волнений и бурь, мирно текущее рядом с тем, кто всегда сумеет защитить ее, уберечь от забот и беззаветно любить. Она сказала «да» — и была счастлива всей душой, чистой и безмятежной, не ведавшей потрясений, доверчиво улыбавшейся миру Божию, где ей было так хорошо и, наверно, будет еще лучше, если она прильнет к чьей-то широкой и честной груди, исполненной горячей любви и благородной доброты. Легкая, как весенний ветерок, веселая, как жаворонок, Винцуня с песенкой на устах выбегала каждый день навстречу жениху и, по усвоенной в детстве привычке, здоровалась с ним ласковым поцелуем. Потом они, рука об руку, гуляли по роще, по полям и лугам, над головой, трепеща крыльями, летели ее любимые голубки, Винцуня радостно щебетала, как птица, вылетевшая из гнезда, а Болеслав разговаривал с нею так разумно, так нежно, так горячо ее любил…

На этом образе недавнего прошлого лучистая нить остановилась. Винцуня улыбнулась светлому видению, протянула к нему руки, и ее губы тихонько вымолвили: «Болеслав».

И вдруг словно молния ударила в нее, и перед ослепленным взором возникло лицо юноши с золотыми кудрями, с глазами, то сверкающими огнем, то мечтательно туманными… «Какой же он, — спрашивала себя девушка, — кто он, этот пришелец, который смутил мой покой и поселил в моем сердце тревогу, разлад и желания, каких я раньше не знала?»

Вместо лучистой нити, которая повела Винцуню в страну воспоминаний, появилась темная тучка, и сквозь нее стала смутно прочитываться история знакомства Винцуни с Александром.

Она часто видела юношу в костеле, когда приезжала на воскресные богослужения, но никогда не выделяла его среди других и едва сумела бы сказать, как он выглядит и как его зовут. Этот красивый молодой человек интересовал ее не более, чем какой-нибудь случайный прохожий. Но однажды, — это было в первые весенние дни, — когда она направлялась вслед за теткой к костелу и уже представляла себе, как будет молиться на своем излюбленном месте у подножия алтаря, из рук у нее выскользнул молитвенник и упал на еще сырую землю. Стоявший у кладбищенской калитки юноша подбежал, проворно поднял книгу и подал ее владелице. Принимая из его рук молитвенник, Винцуня встретилась с ним взглядом и несколько секунд смотрела ему в глаза; она впервые увидела его так близко. Случай как будто ничем не замечательный, однако с Винцуней произошло что-то странное: у нее забилось сердце, задрожали руки, она поспешила уйти, но, хотя ни разу не оглянулась, еще долго чувствовала на себе пристальный взгляд юноши…

В тот день, впервые с тех пор, как Болеслав научил ее любить Бога, Винцуня плохо молилась: между нею и алтарем стояло лицо чужого, незнакомого юноши, которое она едва успела рассмотреть; оно заслоняло священника, возносившего руки к небу, оно виделось ей в дыму кадильниц. Выходя из костела, она уже искала это лицо глазами, желая и страшась его увидеть, и потом всякий раз искала его, приезжая по воскресеньям в костел, и всякий раз молитва не шла ей на ум. Она покаялась Богу в том, что считала грешным, себя самое спрашивала, что с ней, — и не умела ответить, мечтала и не понимала о чем. Любила ли она уже тогда незнакомого юношу? Нет, эта была не любовь, это был безотчетный, слепой инстинкт, одна из тех тайных внутренних сил, которые внезапно овладевают человеком, вступая в борьбу с благороднейшими силами его души.