Элиза Ожешко - В провинции

Александр, бледный до неузнаваемости, сдавленным голосом пробормотал:

— Матильда. Вспомни…

Но тут же осекся: пани Карлич гордо выпрямилась и отступила на несколько шагов.

— Сударь, — медленно проговорила она, — прошло безвозвратно то время, когда вы могли так меня называть. Учтите, что перед вами не прежняя знакомая, а совершенно другая женщина. Моя жизнь круто переменилась: я была грешной и легкомысленной, а должна стать нравственной и серьезной. Этой перемены во мне, этого чуда добивается достойный человек, любовь которого я лишь сейчас приняла и оценила. Недавно мне в глаза заглянул призрак нужды, столь страшной для женщины моего круга, это помогло мне трезво увидеть себя и свое будущее. Кроме того, я полюбила второй раз в жизни и думаю — в последний. Прежние мои увлечения недостойны называться любовью, это были капризы, фантазии, развлечения от скуки, не больше. Я совершенно переменилась и говорю это вам для того, чтобы и вам помочь стать другим. Поверьте моему опыту, грешная и легкомысленная жизнь до добра не доводит и грозит страшными последствиями. Меня от этого спас добродетельный человек; он протянул мне руку помощи, когда я пожелала подняться; но вам не избежать несчастья, если вы сами не приложите к этому стараний. А говорю я это для того, чтобы хоть частично исправить зло, в котором повинна, ибо поняла, как губительная для вас была атмосфера, царившая в моем доме. Я к вам расположена, пан Снопинский, но решила окружать себя лишь такими людьми, которые по-настоящему заслуживают уважения, поэтому видеться мы сможем лишь в том случае, когда вы своей честной и трудовой жизнью вызовете уважение у меня и моего будущего мужа. А теперь прощайте, желаю вам всего наилучшего! — Она дружески ему кивнула, повернулась и ушла. Когда она раздвинула портьеру, перед глазами Александра мелькнул в глубине будуара красивый профиль — мужчина с книгой в руках. Александр тут же узнал в нем пана Каликста К., которого раньше несколько раз видел в Песочной.

В глазах у него потемнело, ноги дрожали; шелест шелкового платья раздражающим свистом тревожил слух, тихий ход маятника отдавался в голове таким стуком, точно по ней колотили тысячью молотков. Все демоны зла, обиды, оскорбленного самолюбия и стыда разом накинулись на его бедную душу и стали ее терзать. Снопинский, не помня себя, выбежал вон, бросился в коляску и умчался из Песочной.

Повозка постукивала колесами по утрамбованной дороге, ласково шумели придорожные деревья, но в этом стуке, в этом шуме Александру непрестанно слышались слова пани Карлич: «Я играла вами!»

Он живо представил себе двух крошечных лохматых болонок, которые всегда возились у ног своей очаровательной хозяйки. Рядом с двумя собачками ему виделась третья, которая скакала и кувыркалась на ковре; этой третьей собачкой был он сам. Потом ему вспомнились четыре китайские статуэтки, стоящие на камине в большой гостиной, четыре разноцветные куколки с перекошенными лицами; порой пани Карлич брала в руки болванчика, заводила его, и он забавно высовывал язык, растягивал рот в улыбке, махал руками, — это до слез смешило хозяйку. Александр представил себе среди этих четырех болванчиков пятого, и этим пятым был он сам.

Он весь задрожал от обиды и стыда, а в голове звучали слова пани Карлич: «Когда я была грешной и легкомысленной, я с вами вела дружбу, но теперь стала серьезной и благонравной и порываю с вами».

«Какой ужас! — подумал он. — Что же это такое? За кого меня принимают? Для грешных и легкомысленных я подходящая компания, а к серьезным и благонравным мне и не подступиться? Когда-то этой женщине нравилось играть мной, и она держала меня при себе, точно болонку или китайского болванчика, а теперь ей стали равно не нужны ни болонки, ни болванчики, ни я. Видно, меня окончательно изгнали из этого дома, который был для меня раем!»

И точно молнией пронзила его мысль, что скоро все вокруг узнают об его изгнании из дома, которым он так бахвалился.

«Я стану посмешищем! — болью отдалось у него в душе. — Раньше мне завидовали, а теперь надо мной станут потешаться!»

Обернулся кучер и поправил что-то в повозке.

— Чему ты смеешься, дурак?! — крикнул Александр.

Кучер оторопел.

— Я совсем не смеюсь, — ответил он, и в самом деле, он и не думал смеяться, но Александру почудилась усмешка на его лице.

Мимо протарахтела одноконная телега, где на соломенной подстилке сидел сгорбленный еврей; Снопинскому показалось, что тот посмотрел на него ехидно, с кривой усмешкой, и он ответил ни в чем не повинному человеку злым, неприязненным взглядом. Промчались в пароконной бричке две барышни, они оглянулись и посмотрели на Александра, как ему показалось с издевкой, и он демонстративно отвернулся.

Он заткнул уши, чтобы не слышать, как смеются над ним деревья у дороги, как язвительно хихикают воробьи, прыгающие по обочине, как насмешливо смотрят на него вороны, раскачиваясь на ветвях, и, поддразнивая, каркают: «Вышвырнули тебя, как болонку! Выбросили, как китайского болванчика!» И когда показался на опушке рощи серый, низенький неменковский дом, рядом с ним, точно по волшебству, возник богатый и внушительный особняк Песочной, и оба дома стояли перед глазами Александра разительным контрастом. Они, казалось, спорили из-за него, манили каждый к себе, и мозг его беспрестанно сверлила одна мысль: «Про дворец забудь навсегда, довольствуйся нищенской хатой… Жить тебе в хате до скончания века, а во дворце больше ноги твоей не будет!»

Он въехал во двор и увидел в окне бледную и задумчивую Винцуню. Тотчас же рядом с ней возникла статная и горделивая графиня с классическим профилем, которая выбрала Александра своим соседом за столом в Песочной. Александр скривился и почти с ненавистью отвернулся от белеющего за стеклом лица жены. «Вот эта заурядная, чахлая шляхтянка — твоя жена, а графиня не про тебя! Ты навеки связан с простой шляхтянкой, и не видать тебе больше никаких графинь! А если и увидишь, — подзуживал издевательский голос, — то ты будешь для них забавой, вроде болонки или китайского болванчика». Он выпрыгнул из коляски и, не повидавшись с женой, убежал к себе, закрылся, бросился на кровать, уткнулся лицом в подушку и зарыдал как ребенок.

Что с ним происходило вечером и ночью, никто не знал, он так и не вышел из комнаты до самого утра, видели только, что в его окнах всю ночь горел свет.

Наутро к нему в дверь постучали, Александр открыл и увидел перед собой рыжего еврея, с которым был в большой дружбе фаворит Павелек.

— Тебе чего, Лейба? — сердито буркнул Снопинский. — Ты меня разбудил!..

— Прошу прощения, — ответил тот, проскальзывая в комнату. — Но у меня к вам дело.