Никола Корник - Сладкий грех

— Взгляните на меня, Лотта… Я люблю вас… — Его дыхание прерывалось. — Я всегда буду вас любить.

Глаза Лотты приоткрылись, она улыбнулась, выгибаясь навстречу неминуемому столкновению с его телом. Солнечный свет трепетал, ярко освещая самые потаенные уголки ее души, изгоняя затаившиеся страхи. Свет разгорался все ярче и ярче, уничтожая горечь прошлого. Восторг пульсирующими ударами бился в ее теле, и ни с чем не сравнимое тончайшее наслаждение, какого она не знала прежде, распространялось внутри, сметая все преграды на своем пути, захватывая все ее существо. Всепобеждающее и ослепляющее наслаждение. Страсть обручилась с любовью во веки веков.

Прошло время, прежде чем ее затуманенное сознание вновь пробудилось к жизни от окружающих мелочей: стебельки травы, на которую они скатились, покалывали обнаженную кожу, жужжание ос, слетевшихся на мед, который так и остался открытым, солнечный жар на ничем не прикрытой коже, становившийся все более ощутимым и болезненным.

— Я горю! — воскликнула Лотта. — В прямом смысле!

Она заставила Эвана встать и потащила за руку к ручью.

Здесь, в тени, было намного прохладнее. Вода струилась между гладкими коричневыми камнями, булькала в маленьких заводях под раскидистыми ветвями ив. Они плескались и играли в ручье, а потом прилегли на берегу, обсохнуть и снова заняться любовью. Наконец, кое-как одевшись и собрав оставшиеся вещи, отправились к оставленным неподалеку лошадям, держась за руки.

— Это как-то совсем не похоже на мое первое обручение, — сказала Лотта. — Тогда Грегори подарил мне кольцо с рубином невероятных размеров, слишком большое для моей руки. Он даже не поцеловал меня. — Она улыбнулась Эвану. — Ваш стиль мне нравится гораздо больше.

На пороге Монастырского приюта Лотта остановилась и, привстав на цыпочки, поцеловала Эвана. Он обнял ее за талию.

— Будьте готовы сегодня ночью, — шепнул он. — Я приду за вами, когда стемнеет. — Отпустив ее, Эван многозначительно улыбнулся. — Смотрите, всего одна сумка, Лотта.

Лотта увидела в его глазах такую любовь, от которой сердце просто перевернулось. Она еще долго стояла у ворот после его ухода. Потом вошла в дом и принялась упаковывать вещи.

— Мадам! — ахнула Марджери, войдя в комнату и застав Лотту за упаковкой последнего платья в третий по счету саквояж. — Так вы уезжаете, — уныло произнесла горничная, усаживаясь на краешек кровати.

— Да, — сказала Лотта. — Я уезжаю сегодня вечером с лордом Сен-Северином. Она подхватила горничную и закружила ее по комнате, несмотря на все ее протесты. — Мы поженимся, Марджери! Я стану леди Сен-Северин!

— Здорово же вам пришлось потрудиться, — серьезно заметила горничная. — Последние два месяца вы вели себя так, словно уже вышли замуж.

— Вовсе нет! — уязвленно заметила Лотта. — Я вела себя так, как полагается любовнице, а не жене, Марджери. Ни одна жена не спит с собственным мужем. Это низкий вкус, слишком буржуазно.

— Ерунда, — возразила Марджери. — Вам бы, мадам, стоило забыть эти лондонские глупости и просто признаться, что вы любите своего мужа.

— О, вот как, — вздохнула Лотта. — Может, и вправду стоило бы.

Она пристальнее всмотрелась в лицо горничной. Марджери явно нервничала, ее лицо казалось несчастным.

Лотта почувствовала прилив жалости. Можно, конечно, упиваться собственной радостью, но у Марджери вряд ли есть повод разделять ее. Очевидно, взять девушку с собой нельзя. Она останется в городке, где совсем нет работы и нищета, постоянно нависающая над жителями угроза.

— Прости меня. — Лотта протянула руку, чтобы погладить худенькое плечо девушки. — Я дам тебе прекрасные рекомендации, хотя, возможно, они и не принесут тебе особенной пользы среди местных дам. И я оставлю тебе достаточно денег, чтобы продержаться подольше… — Лотта не договорила — ее сердце пришло в замешательство, так как Марджери безнадежно покачала головой, выразив этим жестом сразу все чувства.

— Все не так, мадам, — немного неуклюже проговорила горничная. Она встала, убрав кисти рук под фартук. — Вы были самой лучшей хозяйкой для меня — дай бог такую каждому, мадам. Вначале вы сказали мне, что вы вовсе не леди. Но я-то знаю, что это неправда, мадам. Я работала на леди Гудлейк больше двух лет, и она ни единого раза не поблагодарила меня за это. Сдается мне, она даже не знала, как меня зовут. А вот вы, мадам, хотя и любите рассказывать про всю эту лондонскую чепуху, но вы леди с головы до пят.

— Марджери, — воскликнула Лотта, — ты растрогаешь меня до слез!

— Что ж тут поделаешь, мадам, — сокрушенно сказала Марджери. — Я думаю, вам стоит взглянуть, мадам. Мой брат дал мне это, — вытаскивая неопрятный клочок бумаги с загнутыми углами из кармана своего фартука. — Он работает буфетчиком в «Быке», мадам. Не то чтобы ему хотелось во что-то вмешиваться, но, как говорится, кота любопытство губит. Уж коли он что нашел, ни за что уже назад не положит… — остановилась Марджери, чтобы перевести дух.

— Марджери, — нахмурилась Лота, — я что-то не понимаю…

Горничная сунула ей бумагу, и Лотта приняла ее с некоторой опаской. Она была покрыта грязными пятнами.

— Она была спрятана в затычке для бочонка, — торопливо объяснила Марджери. — Она на каком-то смешном языке, наверное иностранном. Значит, как-то связана с пленными, мадам. Я не знаю, куда ее деть. Не хочу, чтобы Джон попал в беду, вот я и пришла к вам.

— Конечно, — согласилась Лотта. — Не стоит так беспокоиться, Марджери. Думаю, разберемся. Похоже, бумага лощеная, хотя и прошла через множество рук.

Марджери сделала короткий реверанс.

— Я на кухне, если понадоблюсь, — сказала она.

После ухода горничной Лотта открыла письмо и внимательно рассмотрела его. Это был не французский, как она вначале ожидала. Смешной иностранный язык оказался латынью с кодом.

«Hodie mihi, cras tibi…» — «Сегодня я, а завтра — ты…»

«Si post fata venit Gloria non proper…» — «Если слава придет после смерти, я не спешу…»

Лотта нахмурилась. Она прежде видела уже эти слова. Возможно, на кладбищенских плитах. Она взглянула в окно на шпили церкви Святого Эндрю, четко вырисовывающиеся в синеве неба. Лотта вскочила, схватив шляпку, торопливо набросила жакет, сунула в карман письмо и бросилась к двери.

Через полчаса она уже сидела в гостиной, продрогшая и поникшая, мечтая забыть обо всем, что узнала, мечтая никогда не иметь таланта к языкам, чтобы никогда ее не мучило то же неуемное любопытство, что и брата Марджери Джона. Чашка с чаем остывала перед ней, а листок бумаги открывал код для чтения письма:

«Под стенами тюрьмы Милбей прорыт подземный ход длиной в пятьсот ярдов, ведущий в поля. Заключенные могут обойти охрану и совершить побег…