П. Паркер - «Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан

Августовская луна лениво уплыла за горизонт; над венгерской равниной показались первые лучи солнца. Сулейман быстро вышел из шатра. Давуд по его просьбе следовал за ним по пятам. Над долиной плыл призыв муэдзина на молитву. Огромное войско янычар по всему лагерю или на вершинах холмов, окруживших долину, повернулось к Мекке и упало на колени.

Сулейман и Давуд тоже опустились на колени там, где стояли. «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его…» Давуд ощутил тепло от стиха Корана: ему было еще теплее оттого, что рядом с ним молился сам султан.

Завершив утреннюю молитву, султан вскочил, подняв и Давуда, и быстро зашагал к Тугре. Два ичоглана уже оседлали безупречно белую кобылу, а также коня Давуда и теперь ждали их приближения.

Сулейман взлетел в седло. Давуд вопросительно поднял брови.

— Пошли, Давуд. Садись на коня. Сегодня ты будешь моим оруженосцем и примешь участие в победе над этим напыщенным венгерским ублюдком!

Давуд вскочил на своего жеребца. Еще один ичоглан поднес султану саблю, отделанную драгоценными камнями; Давуд с гордостью принял ее. Они с Сулейманом пришпорили коней и поскакали по лагерю к выходу из долины. Они быстро проносились по густой летней траве, перескочили ручеек, а затем, пришпорив коней, погнали их наверх, по пологому склону.

Сулейман обернулся и улыбнулся ичоглану, подгоняя Тугру. Давуд просиял; его конь догнал кобылу и держался рядом. Султан рассмеялся, видя, как ловко скачет ичоглан, и потянулся к его руке. Они продолжали подниматься по склону холма.

Давуд схватил руку Сулеймана и крепко сжал ее, открыто радуясь близости своего господина. Тепло и радость мужского пожатия наполнили их обоих, а их кони продолжали взбираться по каменистому склону.

Почти у вершины они хлопнули друг друга по рукам в знак дружбы и проскакали последние несколько шагов, оставшиеся до вершины.

Великий визирь сидел на своей лошади и задумчиво смотрел на султана и ичоглана, которые радостно поднимались к нему. Оба тяжело дышали, но улыбались, остановившись перед ним.

Ибрагим отвернул от них коня и посмотрел на широкую равнину. Сулейман подъехал к нему и огляделся по сторонам. Утреннее солнце светило им в спины и отбрасывало их тени на всю длину долины в сторону лагеря Лайоша.

— Вон он, наш малыш, — сухо заметил великий визирь, показывая на вершину холма на той стороне долины.

Две дюжины лошадей кружили по гребню холма. Посередине стоял белый жеребец, на котором сидела фигурка в золотой кольчуге. Золото сверкало на солнце, но не придавало сил заключенному в доспехах тельцу. Сулейман посмотрел на юношу, а затем обшарил глазами склон холма, внимательно осмотрел лагерь противника и недоверчиво покачал головой.

Ибрагим кивнул:

— Наши разведчики обследовали все окружающие долины. Это их единственный лагерь; по-моему, у Лайоша всего двадцать тысяч войска. Резерва нет. Судя по всему, князь Трансильванский Запольяи оттягивает силы Лайоша на востоке.

Сулейман осмотрел войска противника и, обернувшись, бросил взгляд на долину у себя за спиной, где в строю стояли двести тысяч янычар. Лошади поднимали большие пушки на окружающие холмы; в долине уже слышался оглушительный грохот шестидесяти барабанов военного оркестра Мехтер.

— У мальчишки ни единого шанса, — с неподдельной заботой прошептал Сулейман, наклоняясь ближе к великому визирю.

— Куда подевались его зятья Габсбурги после того, как втянули его в эту катастрофу?

— Мы перехватили посланца папы с письмом к Лайошу. Папа ободряет его, но не обещает никаких подкреплений. Поэтому мы отпустили посланца, надеясь, что Лайош вскоре сам поймет, насколько бесплодны все его усилия. Можно надеяться, что мы еще до полудня сметем этого мелкого венгерского выскочку с лица земли.

Давуд задумчиво следил за жестами и словами султана и великого визиря. Даже он понимал: положение Лайоша безнадежно. Он навострил уши, когда снова заговорил Сулейман:

— Отправь к нему послов. Пусть попробуют его уговорить. Пусть скажут, сколько у нас войска, — может быть, он капитулирует.

— Я предвидел твой приказ, господин, — отвечал Ибрагим, жестом показывая в сторону перехода в широкую долину. Четыре всадника вырвались со стороны янычарского войска и поскакали к Мохачу. Давуд следил, как они несутся по равнине, перескакивая низкие живые изгороди и переправляясь по дамбе через реку. Всадники направились прямо в лагерь Лайоша, где и оставались верхом, пока молодой король и его придворные медленно спускались с противоположного холма. Когда Лайош приблизился к послам, ему помогли спешиться, и он вошел в шатер. За ним по пятам следовали его советники и османские послы.

Сулейман и Ибрагим, не произнося ни звука, пристально наблюдали за происходящим более часа. Кругом все затихло, лишь что-то шептал летний ветерок. Солнце медленно поднималось из-за горизонта. Давуд следил за развернувшимся перед ним зрелищем. Стадо диких оленей щипало траву. Два или три отошли от других, чтобы напиться свежей речной воды. Вдруг олени подняли головы и посмотрели на лагерь противника. Как один они запрыгнули в быстрые воды и, взобравшись на другой, травянистый берег, убежали в рощу. Четыре лошади послов без всадников вынеслись из лагеря бешеным галопом, за ними по земле волочились трупы посланцев. Их било и волокло по траве; концы веревок были крепко привязаны к их сломанным шеям.

Сулейман в гневе встал в седле. Он покосился на Ибрагима и, повернувшись к лагерю врага, закричал:

— Лайош!

Эхо разнесло его крик по всей долине.

Ибрагим буркнул:

— Вот дурак… Неужели Габсбурги в самом деле лишили его разума? — Повернувшись к Сулейману, он спросил: — Что, господин?

Султан кивнул и, взяв у Давуда меч, галопом поскакал вниз, к янычарам, чтобы возглавить их. Давуд уже собирался пришпорить своего коня, но великий визирь крепко схватил его за руку:

— Нет, Давуд, оставайся здесь. Возможно, я через тебя передам послание нашему господину, пока тот будет сражаться на поле боя.

Давуд кивнул, слегка поморщившись: перед тем как выпустить его руку, великий визирь слегка выкрутил ее.

Хюррем нянчила маленького Абдуллу во дворе валиде-султан. Всех одалисок и других детей неделю назад спешно переправили в Эдирне — чума снова косила извилистые улочки Стамбула.

Хатидже обещала позаботиться о детях Хюррем, как о своих собственных, во дворце на Тундже.

Нежно прижимая к себе Абдуллу, Хюррем с благодарностью думала о том, что другие ее дети в безопасности. А вот младший ее ребенок, лежащий у нее на руках, был покрыт черными струпьями. Ногти у него на руках и на ногах отходили и сочились кровью и гноем. Он отказывался от материнского молока и даже от сладкого югурта, который раньше так любил.