П. Паркер - «Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан

Давуд откровенно рассмеялся и встал на страже. Сулейман помочился на упавшее дерево, преградившее им путь. Вернув султану оружие, ичоглан тоже развязал кушак и оросил ствол высокой сосны.

Сулейман некоторое время без тени смущения смотрел на него, а затем зашагал прочь.

— Пойдем, Давуд, пока еще светло, я хочу показать тебе райский уголок, который прогонит нашу печаль.

Ичоглан натянул шаровары, поспешно завязал кушак и побежал вперед, догоняя султана. Они углубились в лес, перешли несколько замерзших ручейков, поднялись по каменистому уступу и очутились в небольшом гроте, окруженном узловатыми, корявыми деревьями. У грубой гранитной плиты бурлил небольшой источник.

— Он горячий. — Султан попробовал воду ногой.

Давуд так замерз, что его не нужно было поощрять. Он потянулся к кушаку Сулеймана и, развязав его, снял с плеч господина тяжелый, многослойный кафтан. Повесил его на ветку, а затем поспешно снял свою толстую рубаху и шаровары. Они вошли в теплую воду и сели на гранитный выступ. Вокруг них поднимался пар. Горячий источник быстро согрел им кости и прогнал печаль.

— Ах, как славно! — вздохнул Сулейман, кладя руку на плечо Давуду.

Они долго сидели молча, наслаждаясь теплом, тишиной и друг другом. Исчезли за горизонтом последние лучи заката; на небе показался серебристый полумесяц. Султан и ичоглан любовались созвездиями, которые мерцали над их головой.

— Что на самом деле произошло при Мохаче, господин? — прошептал наконец Давуд.

Сулейман по-прежнему смотрел в необъятное небо. Затем он задумчиво повернулся к своему спутнику:

— Мой ичоглан, люди верят во многое — в то, чего, как они считают, можно достичь даже ценой смерти. Если смотреть оттуда, — он указал рукой на звезды, — может показаться, что наши действия мелки и незначительны. Но каждый поступок, каждый жест, каждая мысль исполнены для нас большого смысла… — Его пальцы бессознательно ласкали теплое плечо Давуда. — Лайош тоже во что-то верил, как и каждый человек, погибший в тот день при Мохаче. Я не могу предвидеть их поступки, как, впрочем, и свои собственные. Я знаю одно. Хотя при Мохаче наше войско одержало победу, на том поле мы также потерпели сокрушительное поражение, поражение, которое не скоро забудется и не скоро простится. В конце концов, друг мой, жизнь у нас только одна. И чтобы прожить ее с достоинством, мы должны быть смелыми. Не нужно бояться любви.

Давуд посмотрел на залитое лунным светом лицо султана и прижался щекой к его руке, лежащей у него на плече. Закрыв глаза, он коснулся пальцев султана губами и принялся покрывать их нежными поцелуями. Султан, вздрогнув, посмотрел Давуду в глаза и почти неслышно спросил:

— Ты уверен, Давуд? Ты в самом деле хочешь этого?

— Да, Сулейман, — прошептал Давуд, открывая глаза и пристально глядя на султана. — Ты моя жизнь… ты мой любимый. И я готов жить твоей жизнью.

Сулейман прильнул к Давуду, и ему показалось, что тяжесть, давившая на него всю зиму, ушла. Сидя в горячей воде, они обнимались и целовались со страстью, от которой у обоих пошла кругом голова. Их объятия были самозабвенными и неспешными; их мысли смягчились от теплой воды и близости. Давуд водил губами по шее Сулеймана, наслаждаясь запахом чистой кожи. Сулейман провел языком по щетине на подбородке Давуда. Затем он крепко прижал к себе любимого и прильнул губами к его полным губам.

Их отвлек шорох листьев и хруст ветки на другой стороне источника. Не разнимая страстных объятий, они повернулись и увидели небольшого дикого кабана, который подозрительно смотрел на них из заснеженных кустов. Они громко расхохотались; смех разносился над водой, эхом отражаясь от каменных стен грота.

Хюррем и Сулейман, не сдерживая радости, кружили по павильону. Крепко обнявшись, они смеялись, то и дело лаская друг друга. Гюльфем и Ханум, улыбаясь, наблюдали за ними и курили кальян.

Ревнивая Махидевран давно покинула их общество, на что никто не обратил внимания. Зато с ними сидела Хафса. Она тоже курила кальян, набитый гашишем. Глаза ее неотрывно следили за сыном и Хюррем, которые кружили по комнате.

— Стой, стой! — закричала наконец Хюррем. — Любимый, у меня голова кружится, как у дервиша!

Сулейман закружил ее и, оторвав от земли, прижал к себе и остановился.

— Устала, дорогая? Посиди отдохни, — сказал он, усаживая ее на диван рядом с Хафсой. Затем он протянул руку Гюльфем: — Моя прекрасная роза, может быть, у тебя больше сил, чем у моего безрассудного тюльпана?

Гюльфем соскочила с дивана в объятия Сулеймана. Они закружили по полу. Хюррем невольно рассмеялась, когда оба упали на диван и скатились на пол, на груду подушек. Гюльфем пылко ласкала своего господина, радуясь его вниманию. Сулейман поднял ее на ноги, и они снова закружились.

Хюррем продолжала радостно наблюдать за ними, по очереди с Хафсой затягиваясь сладковатым дымом. Ей стало очень весело; хихикая, она повалилась головой на колени валиде-султан. Та с многозначительной улыбкой погладила ее по пышным рыжим волосам.

Мавры, которые старались не столкнуться с танцорами, разносили душистые, пахнущие тюльпаном, шербеты, сделанные из свежевыпавшего снега. Хюррем с благодарностью отпила глоток — у нее пересохло в горле.

Наконец устал даже Сулейман. Поцеловав руку Гюльфем в знак благодарности, он сел на пол перед Хюррем и Хафсой, прислонившись к их дивану и положив руки на их ноги. Женщины нежно ерошили пальцами его взлохмаченные волосы, а он затянулся кальяном. Вскоре Гюльфем и Ханум извинились и вышли рука об руку. Они направились в свои покои. Хюррем с доброй улыбкой смотрела им вслед. Хорошо, что они не ревнуют к ней Сулеймана. Вот уже много лет, с тех пор как Сулейман не заходит к ним и радует только ее, Гюльфем и Ханум находят утешение друг в друге.

Хафса дернула сына за ухо:

— Габсбурги в ярости, потому что ты сделал Запольяи королем Венгерским и покровительствуешь ему.

Сулейман положил голову на диван.

— Да, разве не замечательно? Я послал им депешу, в которой предлагаю, если они недовольны назначением Запольяи, встретиться со мной на поле в Мохаче.

— А если они не придут, — продолжила за сына Хафса, — ты наверняка сам отправишься к ним в Вену.

— Здесь ты права, матушка. — Сулейман посерьезнел. — Но осуществить мой план не так-то просто. Наши янычары не покинут Стамбул с его развлечениями, пока весна окончательно не вступит в свои права. А ведь мы получили весть о том, что Габсбурги собирают армию на Балканах и пытаются снова вторгнуться в пределы Венгрии.

— Не следует ли тебе в таком случае выступить немедленно? — спросила Хафса.

— Нет. Для любой победы важнее всего боевой дух солдат. Я дам им еще месяц, чтобы они усладили плоть всем, что может предложить наш великий город. Потом мы выступим в поход. До тех пор Запольяи сумеет продержаться и сам. Придя к нему, мы двинемся дальше, на Вену.