Маргарет Барнс - Торжество на час

Наконец, немного успокоившись, Генрих подошел к столу, где были разложены листы с проектами герба Ормонда, просмотрел и бросил их обратно на стол.

— Даже если ты не любишь меня, — произнес он надменно, — вы, Болейны, всегда были расчетливы.

Стрела попала в цель. Анна не была святой. Перед ней открывалась блестящая дорога. Драгоценности, наряды, развлечения, завистливые взгляды окружающих, — жизнь, которая может предоставить ей все удовольствия, и она, очаровательная Анна Болейн, предмет всеобщего поклонения. Она сможет возвысить и озолотить тех, кого любит. И наказать тех, кто унизил, оскорбил ее. Ах, какое это наслаждение — отомстить.

И сильнее всего была возбуждающая мысль о неукротимой страсти Генриха Тюдора. А если его объятия заставят ее предать пусть потерянную, но неумершую любовь?

Нет, она не поддастся на уговоры! Усыпанная розами дорога славы поблекла в воображении Анны и стала исчезать. Душа ее потянулась к Богу, к искренней прямоте и чистоте. И в то же время ее охватил страх. Как будто страшная бездна разверзлась перед ней, темная бездна греха.

В ужасе она отпрянула от стоявшего перед ней короля и упала перед ним на колени.

— Я думаю, предложение Вашего Величества унижает нас обоих, — мужественно произнесла она. — Я умоляю вас оставить меня. Прошу поверить мне, потому что слова эти идут из глубины моей души: я скорее лишусь жизни, чем поступлюсь своей женской честью.

Генрих стоял и смотрел на нее сверху вниз, слишком удивленный и тронутый ее мольбой, чтобы вымолвить хотя бы слово. Он не двинулся с места, даже когда в комнату вошли сэр Томас и леди Болейн.

— Конечно, я не собираюсь принуждать тебя, Анна, — сказал он, стараясь не выглядеть сконфуженным.

Из сумки, висевшей у него на поясе, он достал небольшой кожаный футлярчик.

— Посмотри, детка, что я привез тебе. Мастер Гольбейн сделал мой портрет, и лучший ювелир Лондона вставил его в браслет.

Генрих не стал рисковать и пытаться надеть ей браслет на руку. Он просто положил прелестную вещицу на стол ее отца.

— Храни этот браслет, и пусть он напоминает тебе о моей любви — вздохнул он. — А когда твое холодное сердечко немножко оттает, пошли мне знать. Ну а пока что, — добавил он, с милой улыбкой повернувшись к родителям Анны, как бы прося их о посредничестве, — я понял, что должен приготовить себя к долготерпению.

Увидев слезы на глазах Анны, он было хотел поднять ее с колен, но она оказалась проворнее. Выскользнув из его протянутых рук, она отступила к стене и встала напротив него. В ее позе не было ничего наигранного. Тоненькая, слабая, но гордая стояла она между окном, на гардинах которого был выткан герб их дома, не уступавшего в знатности дому Тюдоров, и портретом лорда-мэра Лондона, в чьей семье женщины всегда славились своей добродетелью.

— Я не понимаю, как Ваше Величество может питать подобные надежды, — сказала она холодно. — Женой вашей я быть не могу по причине своего низкого положения, а также потому что у вас уже есть жена. Любовницей вашей я не стану.

Простые, недвусмысленные слова прорезали тишину комнаты. Джокунда перекрестилась: ее ночные молитвы были вознаграждены. Сэр Томас выглядел так, будто его сейчас хватит удар. Итак, Генрих Тюдор получил наконец ясный ответ.

Как ни странно, он принял его с совершенным достоинством. Ему самому были свойственны прямота и мужество, и он ценил их в других. Сегодня случилось другое: невольно Анна открыла ему, что он жаждет не только ее тела. Он понял, что душа его стремится к ее сильному духу.

Сэр Томас в ярости отослал Анну из комнаты. Теперь он понял окончательно, какой самовольной упрямицей была его дочь. Джокунде было отказано в разрешении зайти к Анне перед сном.

Высокие окна самой лучшей спальни дома ярко светились: видимо, Генрих Тюдор все, еще изливал гнев на бедного Норриса или Бриртона, или еще кого-нибудь, кто готовил его сегодня ко сну.

— Гарри, любимый мой, я доказала тебе свою верность. Ради моей любви я отказалась от того, за что любая девушка отдала бы все, — шептала Анна, глядя вдаль поверх тихого, освещенного лунным светом парка.

Но дни счастливой любви прошли безвозвратно: ее губы осквернил поцелуем другой мужчина, а Гарри Перси лежал сейчас рядом со своей несчастной женой.

Постепенно праведное настроение стало покидать Анну, и вместо него пришла неприятная мысль, что она вела себя непростительно глупо.

Кроме Джокунды, все в доме думали именно так. Но Симонетта была первой, кто решился высказать вслух свое мнение. Анна услышала ее быстрые шаги по галерее, открылась дверь, и Симонетта вошла с чашкой горячего молока.

— Леди Болейн велела отнести тебе молока, — сказала она.

— А для тебя как раз представился случай прийти и расписать мне, что я потеряла.

— Ты вела себя довольно умно.

Лицо Симонетты не выражало никаких особенных чувств. Но когда она поставила перед Анной чашку и села рядом с девушкой, у нее пропали вдруг манеры наставницы и появился тон, которым она теперь часто разговаривала со своей бывшей воспитанницей — как женщина с женщиной.

— Если ты решила притворяться, что ненавидишь Его Величество… О, ла, ла! Тогда ты выбрала прекрасный способ отомстить.

— Отомстить? — переспросила Анна, недоуменно посмотрев на нее.

Этого толчка было достаточно для Симонетты. Она подошла к окну и села на подоконник, расправив жесткую юбку. Ее умелые быстрые руки замерли на мгновенье, выделяясь белизной на черной блестящей ткани юбки.

— Ma shere Nanette [16] Моя дорогая Нанетта (франц.). , когда ты была моей ученицей, ты соображала быстрее, — заметила она с легкой усмешкой. — Почему бы не заставить его помучиться, чтобы он полюбил тебя так же, как ты любила своего милого друга. Я готова держать пари, что Тюдор может ради любимой женщины пойти на все, поступиться и приличиями, и совестью. Пусть он продолжает желать тебя, пусть мучается.

С годами в Симонетте развилось то яростное мужененавистничество, которое возникает у женщины в результате ее вынужденного целомудрия. И как всегда в минуты волнения, у нее появился сильный акцент, привносивший пикантность в ее обычно идеально правильную английскую речь.

— Не неделю, не месяц, ma mie [17] Душенька, милая (франц.). , а дольше, гораздо дольше, — со злостью прошипела она.

Анна неотрывно смотрела на Симонетту. Она как будто припадала к живительному источнику, который питал ее ум и давал силу. Две женщины, поглощенные друг другом, даже не заметив этого, перешли на шепот.

— Но как я смогу сделать это, — спросила Анна, — если соглашусь стать его любовницей?

Симонетта усмехнулась.

— Моя молодость далеко позади, vois-tu — sèche et laide [18] Посмотри — худая и безобразная (франц.). . Но когда-то я, как и ты, была молодой. У меня был друг, господин средних лет, и я смогла удерживать его очень много времени. Я старалась, чтобы он никогда не был полностью уверен во мне, полностью удовлетворен. Если бы я была так же красива, как ты… — Симонетта передернула плечами. — Кто знает, может быть, мне никогда не пришлось бы служить Болейнам и коротать свои дни вот так.