Жорж Санд - Даниелла

25-го мая. Мондрагоне.

Бумаги мои все еще не пришли, так же как и письмо аббата Вальрега; я решился просто обвенчаться, без гражданского акта; здесь достаточно одного церковного брака. Во Франции заключу я гражданский брак, или в первый же день поеду на несколько часов в Корсику, чтоб удовлетворить требования французских законов. Положение Даниеллы тем более мучит меня, что она, кажется, беременна, и я не могу перенести мысли, что все еще не исполнил своего гражданского долга относительно будущего гражданина, который уже наполняет мое сердце радостью и восторгом. Подожду еще два дня, и если все-таки не получим бумаг, то обойдемся и без них. Медора, по-видимому, все еще надеется, что я одумаюсь. Леди Гэрриет находит очень неприличным наше сожительство в Мондрагоне до законного брака. Она права: мужчина должен отвечать перед Богом и перед людьми за честь и достоинство любимой женщины.

Замедляющая формальность оглашения в церкви здесь очень сокращена и отчасти даже можно обойти ее, заплатив известную сумму. Я уже с этой целью послал Фелипоне к приходскому священнику во Фраскати. Свадьба наша совершится без шума, сообразно с нашим положением и с трауром Даниеллы.

Сегодня утром, распорядившись обо всем, я пошел в Пикколомини, чтобы известить об этом лорда и леди Б… Я нашел леди Гэрриет в первый раз вставшей с постели после болезни. Из предосторожности ей запрещено выходить из комнаты еще две недели. Узнав, что день свадьбы назначен прежде, нежели ей можно будет выехать, она обнажила еще одну черту женского характера. Вот уже неделя, как она сокрушается о необходимости нашего немедленного бракосочетания; когда у нее бывает лихорадка, на нее нападает такое благочестие, что она уверяет, будто мы с Даниеллой не могли бы войти в царство небесное, если б умерли теперь. И тем не менее моя готовность последовать ее увещаниям сильно досадила ей в эту минуту. Она было собралась приехать в церковь на свадьбу и приготовила себе к этому дню какое-то утреннее платье, еще не надеванное ни разу, потому она с трудом удержалась, чтобы не попросить меня отсрочить церемонию.

Это платье, впрочем, подало повод к домашней сцене, которую мне хочется передать вам, потому что она очень растрогала меня.

Лорд Б… сидел подле жены, которую он не оставляет ни На минуту, и когда она изъявила свое сожаление, он рассмеялся над ее ребячеством с таким добродушием, какого я еще никогда не замечал у него в ее присутствии.

— Милорд, по обыкновению, насмехается надо мной, — сказала мне леди Б… с некоторой досадой.

— Я насмехаюсь? — отвечал он, мгновенно сделавшись серьезным, — Право, нет! Я очень рад, что вы вспомнили о туалете: это признак выздоровления. А в самом деле, хорошо это платье? Нельзя ли видеть его?

— Нет, оно вам не понравится, вы толку не знаете!

— Но Вальрег знает толк, он живописец!

— Мне бы очень хотелось видеть платье! — воскликнул я, желая продлить веселость обоих супругов.

Фанни принесла платье, которое совсем не понравилось мне само по себе, но можно было похвалить его многосложные украшения. Англичанки, кажется, не отличаются вкусом. Леди Гэрриет выбрала в Париже материю довольно грубого цвета, но швея исправила дело отделкой. Лорд Б… нашел, что платье не хорошо, и упрекнул жену в том, что она более не носит розового цвета. Она заметила (и очень справедливо!), что уже устарела для розового; но старый муж утверждал, что она еще все так же хороша, как была в двадцать лет, и говорил это с таким настойчивым убеждением и так порывисто, что вышло лучше всякого ловкого комплимента. Добрая леди Гэрриет пожеманилась немножко, но кончила тем, что почти согласилась с мужем. Однако она просила его замолчать, находя, что такая любезность неуместна в моем присутствии; когда же он опять заговорил о грубом цвете голубого платья, то она довольно сухо заставила его молчать.

Лорд Б… встал и начал задумчиво прохаживаться по комнате. Я взял газету и притворился, будто не слышу их маленького спора. Вдруг леди Гэрриет потихоньку отняла у меня газету и сказала шепотом:

— Он не спал ни одной ночи, пока я была больна, целые сутки проводил у моей постели; он устал и не хочет отдохнуть.

— Так вы знаете это? — сказал я ей. — Я думал, что вы не знали.

— Он скрывал, но Даниелла мне все рассказала. Ваша Даниелла стала престранная! Откуда взялась у нее такая смелость?.. Верно, от вас переняла. Она журит меня, как ребенка.

— Журит вас?

— Да, говорит, что я не люблю лорда Б…

— А ведь это неправда? — возразил я с живостью, без церемонии сжимая в руках моих беленькие ручки леди Гэрриет.

— Да, она очень ошибается, — отвечала она, возвысив голос, — я люблю его всей душой.

— Кого? — спросил лорд Б…, останавливаясь посреди комнаты.

— Самого лучшего и самого любящего человека на свете.

— Кого же?

— Угадайте!

Говоря это, они взглянули друг на друга: она улыбалась и казалась растроганной, он дивился простодушно и не понимал, что речь идет о нем. Видя, что этот бедный человек опять пропустил такой единственный случай для объяснения, я встал и толкнул его к ногам жены; она как будто прониклась моим чувством и, забыв свое жеманство, обняла его обеими руками, не с тем, впрочем, чтобы поцеловать; это было бы уже слишком низкое действие; но она сказала ему с восторженной чувствительностью: «Милорд, вы были моим ангелом-хранителем, и вам я обязана жизнью!»

Лорд Б… совсем потерялся. Он был до того взволнован, что сначала окаменел, а через минуту вышел из комнаты, не произнеся ни слова.

— Ну, вот видите, — сказала мне жена его с досадой, — он человек честный и благородный, и я не знаю, как выразить ему мою признательность за все его заботы обо мне; но он до того бесчувствен, что не может понять моей благодарности: он находит ее смешной. Всякое изъявление чувства кажется ему или чем-то смешным или аффектацией.

Я упросил леди Б… хоть через силу опереться на мою руку и подойти к окну: тут она увидела своего мужа, севшего за угол маленькой пирамиды, поставленной над фонтаном казино. Он воображал, что очень хорошо спрятался, и ему, верно, не приходило в голову, что мы смотрим на него сбоку. Он закрывал лицо платком, но по беспрерывному вздрагиванию плеч видно было, что он рыдал.

Леди Гэрриет очень растрогалась и также заплакала, возвращаясь к своему креслу.

— Подите же, позовите его, — сказала она, — пора нам, наконец, объясниться. Он думает, что я отталкиваю его, тогда как с некоторого времени… именно с тех пор, как Медора не вмешивается между нами, я изо всех сил стараюсь внушить ему доверие.

— Он не вас и боится, а себя, миледи. Если я сейчас пойду за ним, он не захочет прийти или опять постарается заглушить в себе всякое сердечное движение в вашем присутствии.