Жорж Санд - Даниелла

— И дожидаетесь только аэростата, чтоб вырваться из этого очарования? Идите же своим путем и следуйте за своей звездой. Зачем вы осуждаете и клянете ее за один капризный день? Если она не совершенство, то ведь и вы не совершенство.

— Почему же нет? — возразил он смеясь. — Чего мне недостает, чтоб быть восхитительным молодым человеком? Впрочем, речь не о том, продолжать ли мне гоняться за ней, а о том, не напрасно ли я теряю время и изнашиваю последние сапоги свои, чтобы под конец дождаться только лестного титула: любезный друг. Послушайте! Вам легче было добиться ее руки, нежели мне; почему бы, черт возьми, не занять вам моего места и не уступить мне своего? Когда Даниелла поет или танцует, с ней никто не сравнится. Даже когда она задумается, ее глаза, ноздри… я никогда еще не рассматривал ее, как сегодня. Она бедна и безвестна, но от нее зависит составить себе фортуну и славу, а так как всем этим она обязана вам, то, может быть, и останется вам верна.

— Ваше может быть совершенно лишнее, мой милый; если хотите сделать мне большое одолжение, то позвольте мне самому судить о достоинствах моей жены.

— Уж не ревнивы ли вы?

— А почему нет?

— Это правда. Но что это, черт возьми, вы делаете? — сказал он, видя, что я поставил свою картину на мольберт и взял в руки палитру.

— Занимаюсь живописью, — отвечал я.

— Э, э, — воскликнул он, всматриваясь еще с большим вниманием, — это в самом деле живопись! Черт возьми! Знаете ли, что это очень хорошо? Я не думал, что вы уж так сильны.

— И были правы: я совсем не силен.

— А я говорю вам, что да! Вот хитрец, все скрываете! Смешной вы человек, право! А Медора видела когда-нибудь вашу работу?

— Никогда. А что?

— Не показывайте ей, пожалуйста. Если она увидит ваше искусство, то моего совсем не признает.

Он еще долго ходил вокруг меня, произнося похвалы преувеличенные, но наивные, как и все его первые побуждения; напоследок он горестно признался мне, что с самого приезда в Рим не брал кисти в руки.

— А ехал ведь с намерением работать, потому что в Париже два года сряду гулял и не заглядывал в мастерскую. Мне необходимо быть художником; я не имею никакого состояния, а легкие литературные статейки, которыми я занимался, почти ничего не приносят. У меня в голове всегда зрели трудные планы и великие замыслы, а, пока я развиваю свои мечты, время проходит и результаты удаляются.

— Сегодня вы хандрите; завтра заговорите другое.

— Едва ли. Медора испытывает меня, как нового лакея.

— Или как будущего мужа.

— Вы хотите утешить меня; но я совсем расстроен. Однако, нам обещали кофе, хотите, я схожу за ним?

— Нет, я сам пойду.

— Я вижу, что вы сделались настоящим тигром, — продолжал он, когда я возвратился с кофе, который Даниелла приготовила, но не принесла, зная, что я сам приду за ним.

— Я вас понимаю, только не бойтесь меня: я так занят, что не могу быть опасен. С одной стороны, состою в должности верной, но иногда ворчливой собаки при моей принцессе; с другой, завел себе маленькую интрижку, для препровождения времени. Вы знаете Винченцу?

— Знаю. Муж ее мне больше нравится.

— Ее муж простофиля, совершенно привыкший к участи, которой он мне обязан.

— Вы ошибаетесь: он только слеп. Но если уж вы заговорили мне об этом, то я должен предупредить вас. Берегитесь этого веселого толстяка: худо будет, когда он откроет глаза.

— Я знаю, что это мне не дешево обойдется. Я не богат, а он верно потребует платы.

— Напрасно вы воображаете, что он пощадит вас, если вы заплатите ему за бесчестье. Этот человек гораздо выше и лучше, нежели кажется. Мне удалось коротко узнать и оценить его, и я каждый день беседую с ним не без интереса. Он любит жену свою, верит ей, и при случае умеет мстить… Более ничего не могу сказать вам. Будьте осторожны.

— Вот еще! Я знаю Фраскати, как свои пять пальцев! Здесь женщины гораздо вольнее девушек. Было время, когда я отказался от притязаний на эту Винченцу, потому что дело оказалось не шуточным, а я совсем не так любил ее, чтобы на все решиться; теперь же она замужем, поселилась на несколько дней в Пикколомини… Ай, не говорите этого Даниелле: она нынче сошлась с Медорой и, пожалуй, все расскажет ей, тогда я пропал. Ведь я нимало не дорожу этой мызницей: она миленькая, чистенькая такая, но вот и все! Притом же я заметил одно: чтобы быть в состоянии поддразнивать и завлекать кокетку, надо стараться, чтобы нервы были в спокойствии. Вот тут-то очень полезно иметь неважную любовницу под рукой; однако, я вижу, что оскорбляю ваши уши и мешаю вашей жене прийти к вам. А мне нужно пойти посмотреть, замечено ли было мое отсутствие и гнев.

Я нашел Даниеллу озабоченной и почти грустной.

— Ты рассердилась на меня за мою ревность? — спросил я, став перед ней на колени.

— Я не имею права сердиться за это, — отвечала она. — Сама подала тебе дурной пример, и была гораздо хуже тебя.

— Да, ты сомневаешься во мне, а я, клянусь тебе, даже не думал, чтобы ты желала понравиться Брюмьеру.

— И это правда?

— Правда, как и то, что я люблю тебя.

— Ну, так я тебя прощаю.

— И все-таки грустишь?

— Нет, я так задумалась; меня мучит другая мысль. Господин Брюмьер говорил, что с моими способностями к музыке и танцам я могла бы составить себе состояние. Он говорил о театре, о публике… Ты никогда не говорил мне этого! Неужели ты стал бы ревновать, если бы вместо одного такого болтуна на меня смотрели тысячи поклонников, а дом мой наполнился бы льстецами?

— Как ты об этом думаешь? Отвечай сама.

— Я думаю, что ты бы сильно ревновал, потому что на твоем месте со мной было бы то же.

— А ревность ведь очень мучительна, не правда ли?

— O, Dio Santo, какая пытка!

— Чтобы избавить меня от нее, ты бы согласилась отказаться от той блестящей жизни, о которой говорил Брюмьер?

— Да сейчас же! Если ты будешь страдать, когда я выучусь чему-нибудь, то не учи меня больше ничему!

— Напрасно, Никто не имеет права задерживать развитие сил в другом человеке, когда эти силы прекрасны и благородны. Тем грешнее тушить этот священный огонь, чем больше любишь того, в ком горит он. Итак, что бы ни случилось, я дам тебе средства к развитию.

— Но чему же послужит мне наука, если я должна скрывать ее?

— Во-первых, я ничего не требую и не решаю на будущее время. Статься может, что гений твой увлечет тебя на путь солнца и огня, и лишь бы ты меня любила, я всюду за тобой последую. Может случиться и то, что, видя больше истинного света и тепла в Скромной доле, ты предпочтешь остаться при ней со мной. Если же ты хочешь знать, на что послужит тогда твой талант, я могу отвечать только сравнением: послушай соловья; как ты думаешь, для кого он поет, для себя или для нас?