Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

— О, я была бы вам так благодарна! — улыбнулась Анна через муку. — Буду ждать его, как только будет свободна ваша горничная нынче после бала. Уж чересчур боль сильна! Как бы и сон не прогнал ее…А то не стерпеть, совсем не стерпеть ее!

— Покойной ночи, ma bonne, — коснулась ее лба тетушка коротким поцелуем. — Именно покойной ночи…

Ну, уж нет, думала Анна, ступая аккуратно тонкими подошвами туфелек по гравийной дорожке, ведущей к флигелю. Покойной ночи я ныне себе не желаю… и коли все пойдет, как решила, она определенно таковой не будет. И коли он придет… Она остановилась на миг, обернулась на дом, светящийся ровными силуэтами окон в ночной тишине. А потом вздрогнула от неожиданности, когда взлетела над домом яркая искрящаяся звезда шутихи. Тут же забормотал лакей за ее спиной, крестясь при виде фейерверка, россыпью искр осветившего черное небо над крышей усадебного дома и верхушками парковых деревьев.

С тихим шорохом рассыпалась на яркие огненные частички еще одна шутиха на фоне ночной темноты, и Анна улыбнулась довольно, кутаясь в кружевную шаль от прохлады.

Он придет! Он не может не прийти. Ее супруг невенчанный… ее любовь… ее надежда.

Медленно, будто слезы, стекали капли воска вдоль тонкого тела изрядно уменьшившейся за прошедшее время свечи. Огонек, отражаясь в зеркале ярким пятном, слегка трепетал, когда через открытое окно спальни в комнату проникал игривый ветерок. Тот пробегал по спальне, легко вздымая вверх кисейные занавеси балдахина, ласково ворошил распущенные волосы сидящей перед зеркалом Анны и проводил по ее разгоряченным щекам, будто пытаясь остудить хотя бы чуть-чуть тот жар, которым она сейчас горела.

Часы на комоде громко тикали в ночной тишине, наступившей после грохота шутих, которые большими огненными звездами рассыпались над парком на потеху гостям Милорадово. Анна не стала подходить к окну, ее отчего-то совсем не прельщала эта феерия, разливавшаяся искрами в темном небе, но Глаше позволила насладиться этим удивительным зрелищем и только после его окончания подала знак, чтобы та раздевала ее. Все страшилась спросить, решилась, когда Глаша подала ночную сорочку.

— Ты ведь сделала то, что я велела? — и та тут же кивнула, подтверждая, что действительно ходила к усадебному дому и через своего дружка-лакея, а тот, уже не столь решительно, через Пафнутия Ивановича, вызвала барина, чтобы в темноте вестибюля передать ему записку от Анны.

«Il faut absolument que je vous parle», гласила та записка, которую Анна спешно написала после ухода Катиш. «Sans tarder. Glasha dit le reste» [660] Мне крайне необходимо поговорить с вами…. Безотлагательно. Остальное вам скажет Глаша (фр.)

— И все сказала, как я велела передать барину? — и Глаша снова кивнула, видя волнение барышни, понимая всю серьезность того, что затеяно ныне ими. Она хорошо запомнила все слова, которые должна была сказать Андрею, ведь выучила те едва ли не назубок, пока ждала окончания ужина в швейцарской. И изо всех сил стараясь не показывать, как ей страшно повторять их уже вслух, для барина, проговорила те, когда Андрей взглянул на нее выжидающе, прочитав записку.

— Барышня велели вам сказать, что ждать вас будут после бала. Во флигеле. Иного места укромного в имении нынче нет, сами понимаете. А еще… еще…, - тут Глаша не могла не запнуться, потому что слова, которые она должна была сказать, для нее казались совершенной бессмыслицей. — Еще они велели сказать вам, что когда были в малолетстве, то отменно по деревьям лазали на зависть дворовым мальчишкам, не глядючи на положение свое. А шпалеры — не то, что ветви… там все проще…

И смолкла, когда почувствовала нутром, что что-то не то ныне. Как-то странно молчит барин и смотрит на Глашу во все глаза, будто что-то в ней разглядеть пытается. А потом и вовсе вздрогнула, когда барин вдруг расхохотался в голос, а отсмеявшись, поманил к себе лакея, дружка Глаши, стоявшего поодаль и наблюдавшего с тревогой в глазах их разговор. Глаша думала, что сейчас ей всыпят розог на конюшне за дерзость последних слов барышни, которую скорее почувствовала, чем разгадала умом. И удивилась, когда барин велел ей дать рубль да золотом, который сейчас лежал у самого сердца приятной тяжестью.

— Что барышне-то передать, господин хороший? — спросила Глаша, вдруг став после обещания награды смелой, и барин улыбнулся ей в ответ. А потом приложил палец к губам, мол, не говори ничего, когда заметил спешащего к ним Пафнутия Ивановича, озабоченного, что барина нет, и неизвестно — выходить ли в партер парка гостям.

— И все? И более ничего? — спросила Анна, недоумевая, каков ответ в странном, по ее мнению, поведению Андрея. Придет ли? Ждать его? Или она только зря так отпрометчиво унизилась перед ним своим предложением?

— Все. Барин сделал мне знак удалиться, я и поспешила убежать…

— А как рассмеялся он? С издевкой ли? Или как? — и Глаша взглянула на барышню, не понимая совсем, о чем она. А потом несколько раз пыталась показать смех барина да только все сбивалась и сама же говорила, что все не то. Пока Анне самой не надоела эта затея, и она не прогнала девушку прочь, дожидаться на крыльце флигеля появления того, как так ждала ныне.

Тик-так, снова напомнили о себе часы с комода, тик-так. С мерным звуком, таким отчетливым ныне, отмеряли они каждую долгую минуту, сводя Анну с ума. Уже давно миновали два часа после феерии, которые обычно были отведены котильону, завершающему бал. Уже скорее всего, разошлись по отведенным покоям приглашенные на празднества гости, и только дворня ныне сновала туда-сюда по дому, пытаясь прибрать следы былого торжества. Погасят свечи, почти догоревшие до основания в позолоченных люстрах, спустив те с полотка залы. Затушат тонкие огоньки в высоких жирандолях, стоящих на высоких мраморных подставках, пуская темноту в некогда ярко освещенную залу. Унесут вазы с цветами. Их головки уже поникли, не перенесли духоты, царившей в стенах бальной залы, а завтра ранним утром сметут с паркета лепестки, которые те потеряли. Бал окончен…

Анна думала об этом и думала, представляя себе мысленно вид пустеющей и темной залы. И не могла не вспомнить тут же свой странный сон, когда та была полна света и блеска позолоты в многочисленных огоньках, когда Андрей кружил ее в своих руках под звуки вальса, такую счастливую, такую прекрасную в белоснежных кружевах, положенных по статусу невесте. Его глаза сияли нежностью, окружали ее любовью, в лучах которой ей было так благостно ныне… И он все кружил ее и кружил, а она улыбалась, пытаясь не дать тяжелому шелку платья под газовым чехлом вырываться из пальцев, не запутаться в ногах танцующих.

А потом Анна вдруг осталась одна в темной и опустевшей зале, ловя свои многочисленные отражения в узких настенных зеркалах в скудном свете, идущем из полуоткрытых дверей в залу. Стояла на месте, сжимая в пальцах шелк шлейфа, не понимая, куда делся этот свет, заливающий все вокруг, куда исчез аромат цветов, дурманящий голову, и отчего она ныне одна… И заметила краем глаза позади себя мужскую фигуру, которая отразилась в одном из зеркал. Не красный виц-мундир Андрея, который только что сжимал ее стан в своих руках и так ласково гладил ее пальчики, обтянутые шелком перчатки. Черный фрак. Светлое пятно галстука…