Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

— Не придет? — переспросила Анна и улыбнулась вдруг так торжествующе, что Андрей прищурил глаза в удивлении этому восторгу. — То к лучшему… я думала, у нас так мало времени, а впереди еще вся ночь.

— Нет, — покачал головой Андрей. — Впереди вся жизнь. И начало ей станет не через год и не через несколько месяцев. До Петрова поста, — и повторил твердо и решительно, показывая, что нет спора в этом для него. — Я бы хотел обвенчаться до Петрова поста.

До Петрова поста? Менее чем через две седмицы! Это совершенно немыслимо! Первые мысли, которые промелькнули в голове Анны, были именно эти, твердящие, что менее чем за два десятка дней никак не устроить достойной свадьбы. А потом пришли иные, те, что принесли с собой совсем другие желания, совсем другое понимание того, что произойдет вскорости в начале первого летнего месяца.

— Я буду рада пойти под венец под Петра и Павла, — коротко ответила, а ее уже целовали в эту счастливую улыбку, которая сопровождала эти слова. Потому что более уже не мог он сдерживать тот огонь, которым уже горели пальцы и губы, требуя столь памятных прикосновений к коже. И Анна с той страстью, что скопилась в ней за долгие месяцы и годы ожидания именно этих губ и рук, так ответила на этот поцелуй, что даже заставила Андрея несколько пошатнуться на месте. Тут же отстранилась, вспомнив о его калеченной ноге, боясь, что причинила ему невольно боль или доставила иной дискомфорт. Она подмечала, насколько Андрею тяжело было к концу бала держаться стойко и прямо, когда колено ныло нещадно. Никто не понимал. Только она видела. По мимолетной морщине на лбу, по поджатию губ, по смене позы.

— Прости…, - но Андрей не дал ей договорить — подхватил вдруг на руки и снова приник в поцелуе к ее губам, наслаждаясь столь близким ее присутствием, ее горячим ответом на его порывы. А тот ответ был так обжигающе горяч, что кровь, кипевшая к тому времени лавой по жилам, стала и вовсе огненной.

И отступило время. Осталась только эта женщина для этого мужчины. И только этот мужчина для этой женщины. В руках друг друга. Под пальцами и губами. Кожа к коже. Принимая тяжесть мужского тела и сладость женского. Обжигая друг друга ласками, деля друг с другом нестерпимую жажду стать одним целым телами и душой, а после — острое наслаждение, от которого тело ломит сладкой истомой, а в горле пересыхает вмиг.

Но в тот момент и не надо было слов, этому мужчине и этой женщине. Только нежность, что нитью протянулась через взгляды, когда Анна распахнула серо-голубые глаза, потрясенная тем, что только что волной прошлось по ее телу. Нежность, с которой Андрей коснулся губами сперва ее лба, чуть солоноватого от пота, а после пересохших губ. Нежность, с которой он заключил после Анну в кольцо крепких рук. И с которой она, уютно устроившись на его плече, водила пальчиком по его коже. По тонкой колючей щетине на линии подбородка, еле заметной взгляду, но такой уже ощутимой на ощупь. И далее — по шее, по ключице, по груди… и снова обратно, к лицу.

Анна вспоминала, как легла ее грудь в его ладонь, наполнив ту, словно и была создана только для этой руки. И как отлично разместилась ее голова сейчас на уютной выемке между его грудью и рукой, лучше иной перьевой подушки. Он был создан для нее, для Анны, а она была сотворена Господом только для него, ее Andre…

— Так покойно и так радостно, как ныне, с тобой, мне, верно, не было никогда прежде, — прошептала Анна, снова и снова целуя его в плечо. Андрей в очередной раз проводил ладонью по ее волосам. И смотрел на нее с такой любовью в глазах, что у Анны даже сжималось горло от того трепета, в который ввергал ее тот взгляд. А потом вспомнила слова брата и чуть встревожилась, что он сейчас обидится на нее за эту фразу. Но Андрей только ответил на это:

— Я был бы благодарен Господу, если бы и далее я приносил в твою жизнь их. Но и не только их, — и она краснела от этого намека, от шутливого и легкого тона, которым он был произнесен. Прятала свое смущенно-радостное лицо на его плече от взгляда, и Андрей, улыбаясь, целовал ее светловолосую макушку.

Всего лишь раз набежала тень на их счастливые лица в ту ночь. Когда Анна, почувствовав некий укол совести за то, что сама совершила, заговорила о прошлом.

— Мне мнится ныне, словно я спала прежде, а теперь вот пробудилась от того мрачного сна, в котором была с того дня, как мы расстались, — проговорила тихо она тогда. — Или это нынче сон, и я проснусь поутру, а все будет таким, как и прежде? И я не с тобой…?!

И она так вцепилась в Андрея при этих словах, будто вот-вот он исчезнет из этой спальни, растворится как дымка утреннего тумана. Он же поспешил ее успокоить, пытаясь своей нежность унять ее страхи, уверить в том, что это вовсе не сон, что уже ничто неизменно для них.

— Нет-нет, — качала она головой, прижимаясь к нему всем телом, когда Андрей обнимал ее. — Мы ранее тоже были убеждены, что ничто неизменно, что наши узы неразрывны. А Господь распорядился иначе… и столько всего случилось тогда… Оттого так и страшно мне утро. Не принесло бы оно чего худого с лучами солнца. Не разлучил бы день более, чем желалось бы.

— Не разлучит, — ответил ей Андрей, и из сердца постепенно стала уходить тревога под влиянием уверенности, которая звучала в его голосе. — Никто не волен ныне разлучить нас, а тот, кто волен, тот далеко…

И вспомнив про князя, который имел на руках слово тетушки и венчальную грамоту, Анна не могла не воскресить в памяти то, что тут же заставило ее покраснеть от стыда, замереть на месте от того чувства вины перед Андреем. За собственную измену, за предательство…

— Лозинский…, - несмело начала она, пряча лицо у него на груди. Чтобы не видеть его глаз, в которых тут же мелькнула явная взгляду боль. Он принял прошлое, которое было не в силах изменить ни единой душе, но начисто стереть горечь, которая терзала его, пока не сумел. Он знал, что со временем это чувство пройдет, как притупилось за эти месяцы, но слышать ненавистное имя, произносимое ее голосом… И он только крепче прижал ее к себе, запуская пальцы в волосы Анны, словно покрывалом накрывшие его сейчас. Сладость ее близости, ее тепло затмевали все худое, унимали любую боль.

Попроси ее замолчать, потребовал разум. Или позволишь сызнова терзать себя? Но Андрей промолчал, угадав каким-то шестым чувством, насколько важно для Анны сказать то, что она желала, именно сейчас.

— Я виновата перед тобой, милый, — шептала она, чувствуя ладонью, как быстро бьется его сердце. И слезы навернулись на глаза. О, если бы можно было все воротить вспять, она бы сделала это! Не для себя. Для него. Чтобы не было боли. И последующих ошибок, мысли о которых больно ранили и ее сейчас. — Я так виновата… Сама не понимаю, что на меня нашло тогда. Мне по нраву пленять, потому и его хотела заполучить в свои сети. Играть, как играла ранее. Привлечь и оттолкнуть. Да только не всегда бывает так, как привычно. Не сумела разгадать… не таков оказался. Второй раз не могла подчинить, подмять, пленить так, чтобы голову потерял и все желания мои покорно исполнял. Как и ты… Ты тогда загадкой тоже был для меня. Вроде бы вот ты, на ладони, а миг прошел, и нет тебя… Верно, и привлек ты меня тем, что был не таков, как все. Или это твои глаза взяли в плен мое сердце? Я ведь до сих пор помню тот самый бал… и экосез… ты помнишь экосез? И отчего ты тогда меня не пригласил? Мы ведь так и не танцевали с тобой…