Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

— Когда-то я открыл вам свою душу здесь, в стенах этого самого дома, Анна. И вручил в ваши руки свое сердце и себя самого, отдавая на вашу милость. И вы тогда отвергли меня, Анна. Я не виню вас за то вовсе. Смею ли? Ведь я понимаю, отчего тогда был тот отказ. Ваше счастье с того самого дня, как появился этот мальчик, неразрывно связано с ним. Ваши узы никогда и никому из людских существ неподвластно разорвать. И я отступил тогда, понимая, что не смогу составить ваше счастие. Потому что тогда все, что я видел в этом дитя… Но нынче… Нынче все переменилось. Вы переменили меня, Анна. Должно быть, я чувствовал это еще тогда, когда увидел вас. Что мне никогда уже не быть прежним, таким, каким я был до встречи с вами. Вы — мое проклятие, Анна, и вы — мое благословение. Вы вывернули мою душу наизнанку, как бы грубо это ни звучало. Она истрепана, изорвана в лохмотья. Но через это пришло очищение… Я стал иным. И вот иным я перед вами нынче…

Анна стояла ни жива ни мертва, застыла на месте, наслаждаясь каждым произнесенным словом. И даже дыхание затаила в ожидании того, что вот-вот будет сказано. Только стояла и смотрела в его глаза, чувствуя, как распирает грудь от того вихря чувств, что были в этот миг в ней.

— Не вы вручаете мне свою судьбу ныне, а я отдаю свою в ваши руки, — произнес Андрей. — И я бы хотел, чтобы было именно так. Анна Михайловна… Анни… я вас прошу оказать мне честь и подарить мне счастье стать моей женой. Я вас люблю безмерно. Я сделаю все, чтобы вы были счастливы. И чтобы никогда не пожалели о принятом вами решении, коли вы дадите свое согласие. Вы позволите мне это?

Отчего-то так и не нашлось слов, да и сумела бы она их проговорить, когда горло сжалось от переполнявших ее эмоций в этот миг? Только кивнула, стараясь хотя бы глазами выразить ту радость, что такое родное для нее уже и такое желанное кольцо с гранатами снова занимает место на ее пальчике. И застыла, глядя, как скользит холодный ободок по тонкой коже. Глядя на пальцы мужские, на одном и из которых в неясном свете ночи Анна разглядела незнакомый ей прежде перстень. Тускло блестели темные, почти черные ныне аметисты, будто подчеркивая ровную и холодную гладкость нефритов. Четыре камня, закрепленные в драгоценном металле. Одно-единственное имя, напоминание о котором всегда носил при себе обладатель этого перстня. На руке, которая всегда была протянута ей в помощь, даже когда Анна сама этого не понимала. Ее надежда, ее опора, ее поддержка в минуты, когда она была совсем слабой.

И Анна поймала эту руку в плен после того, как гранаты заняли положенное место на ее пальце, быстро поднесла ее к губам, этим поцелуем выражая все чувства, что переполняли ее душу ныне. Она все же успела коснуться его кожи прежде, чем он остановил ее, аккуратно выпростал ладонь из пальцев и снова взял в плен своих рук ее лицо.

— Что ты делаешь? — прошептал Андрей, склоняясь к губам, которые она сама подставляла ему, вставая на цыпочки и тяня его за ворот к своему лицу. — Что ты со мной делаешь?

Я люблю тебя, сказала Анна мысленно, когда их губы соприкоснулись. Я просто безумно тебя люблю. Каждой частичкой своего тела. Каждой частичкой своего сердца…

Поцелуи становились все жарче и глубже, а странное томление, которое теплилось в Анне с той самой ночи, когда ей привиделся тот сон, с каждым мигом менялось, становясь нестерпимым, таким страстным, что казалось — не получишь желаемое, закрутит острой болью. Она даже протестующе застонала, когда Андрей отстранился от нее вдруг, снова размыкая кольцо ее рук вокруг своей шеи.

— Мне надо идти, моя милая, — прошептал он между поцелуями, сам не в состоянии разомкнуть их тесных объятий. — Я не должен быть здесь… а как должно — с завтрева, при свете дня… Но твоя записка… и сызнова все верх пятками! Ma petite flamme! [662] Мой огонек (или в др. значении — моя маленькая горячность) (фр.)

— Но ты пришел! — едва ли не торжествующим шепотом провозгласила Анна, улыбаясь. Одновременно она уже проникла ладонями под ткань фрака, приложила пальцы к его груди, ощущая бешеное биение его сердца даже через жилет и полотно рубашки.

— А разве я мог иначе, ma petite flamme? — улыбнулся ей в ответ Андрей, стараясь не обращать внимания на жар ее тела, который он чувствовал сейчас под своими руками. — Окна моих покоев далече от шпалер.

— Знать, вы спасли меня в который раз, — Анна ничуть не смутилась, когда он напомнил о той самой угрозе, которую она приберегла напоследок для него, и даже возможности попасть в совершенно иную спальню, чем хотелось бы. Если бы конечно, была намерена исполнить свое обещание. — От души надеюсь — не последний…, - а потом посерьезнела, провела кончиками пальцев по его лицу, чуть задержавшись на тонкой полоске шрама под глазом. — Никогда не отпускай меня больше…

— Jamais de la vie! [663] Никогда в жизни! (фр.) — твердо проговорил Андрей, и что-то было в его голосе, от чего голова снова пошла кругом, а сердце заколотилось быстрее. Смело встретила его взгляд, когда прошептала в ответ, чувствуя, что жар в теле стал совсем невыносим:

— И даже сейчас…

— Нет нужды ныне, — покачал головой Андрей, памятуя о прежнем плане Анны, по воле которого он оказался здесь. — Я не желаю того, что ты задумала. Не так. Не придет потому девка твоей тетушки.

Он действительно разгадал тотчас самую суть ловушки, которую тщательно выстроила Анна. Заманить на откровенный разговор в уединенное место, сделать так, чтобы это свидание стало явным для той, кто вынуждена будет отстаивать честь своей подопечной. Дверца ловушки, расставленной должна была захлопнуться с приходом горничной Веры Александровны. Ловушки, столь очевидной для него в тот момент, что разум не мог не кольнуть сердце справедливым упреком в том. «Ты всего лишь дичь, на которую ставят силок, mon cher, всего лишь дичь…»

А потом те слова, сказанные напоследок испуганной девушкой Анны. Слова, которые заставили вспомнить не ту Анну, что так искусно пыталась раскинуть сети в эту ночь, а ту Анни, которая ловко играла в лапту на траве перед усадебным домом. Чей звонкий смех до сих пор был в памяти, а страстный шепот по-прежнему мог обжечь воспоминанием.

Он ей нужен. Иначе она так упорно не добивалась бы его имени и именно его расположения. Он был ей нужен. Хотя бы для того, чтобы устранить все горести и препоны из ее жизни, наполнить ее той самой радостью, которую Андрей увидел в день потери и возвращения дитя. И разве это не отвечало его собственным стремлениям — сделать ее столь счастливой, каковой она была прежде? Вернуть ей прежнюю легкость и веселья очаровательной papillon?

Андрей мог не ходить. Уступить настойчивому требованию разума, твердившему, что его снова обманывают, так нелепо и так наивно. Но ноги сами понесли его прочь из дома, когда уже опустилась на Милорадово ночная тишина, когда гасили многочисленные огни в окнах. Как тогда. Только теперь не он ставил условия. Анна. Так он решил, уступая ее просьбе… Хотя кого он обманывает? Разве его кровь не кипела в жилах при одной только мысли о том, что случилось некогда на аналогичном ночном свидании? Разве не мучает его неукротимое желание коснуться ее как тогда тем летом, словно дотронуться до мечты, до его истинного рая, до его ангела…?