Мария Кунцевич - Тристан 1946

Он встал и заковылял к окну, смотрит прохожим на ноги. «Кася, — говорит, — ты уже столько заработала, бросай работу, а я найду себе занятие, плевать нам на Стася. Брэнда говорит, что у нее есть на примете один ночной клуб, где я бы понравился, нужно только научиться исполнять баллады, — подошел, стиснул обеими руками мое лицо, притянул к себе, — гляди, гляди мне в глаза, я сразу узнаю, любишь ты меня или ненавидишь». И мы смотрели друг другу в глаза — у меня даже слезы выступили, и он тогда сказал: «Нет, ты меня не ненавидишь. Ты, Кася, моя Кася, сделай то, о чем я тебя прошу».

Но я не хотела делать то, о чем он меня просил, не хотела, чтобы он кому-то в ночном клубе понравился — хотела сама зарабатывать, чтобы он когда-нибудь смог стать архитектором, высвободилась из его рук и говорю: «Глупо было бы бросать такую хорошую работу, а тебе надо не баллады петь, а изучать архитектуру и этим прославить свое имя». Тут его перекосило. «Помнишь, — говорит он, — как Франтишек уговаривал, иди учись, я сказал, не сейчас, а ты подскочила и спросила, а когда, оттолкнула меня, глаз с меня не спускала, пока я не сказал — никогда. Почему ты так сделала? Потому что хотела, чтобы я все время думал только о тебе, был только с тобой, а теперь уговариваешь не хуже Франтишека. Зачем, спрашивается? Зачем? — Он стиснул кулаки, я испугалась — уж очень страшное у него стало лицо. — Молчишь? Taк я сам тебе скажу: я тебе просто больше не нужен, тебе нужна студия Питера, вот что тебе нужно. Да и что тут удивительного. Питер — мужчина что надо, а главное, Питер — это не Михал».

Я никак не соображу, что на это ответить, и говорю, что Питер не только идеальный босс, но и очень приличный человек.

Не знаю, что случилось с Михалом, только Михал исчез, а вместо него появился какой-то шут. «Ну, ясное дело, — шипел шут, — самое модное лицо сезона, кристальной честности человек, — продолжал он шипеть. — Продавать лицо и тело так, чтобы оно оставалось недоступным, это вполне честно: Питер ведь не тебя продает, только твои фотографии, а ты продаешься, чтобы сделать из меня человека, ха-ха, Катажина-великомученица, ради польского бандита колесованная, я такую картину, «Колесование святой», у нас в костеле видел. Довольно, хватит с меня твоей святости, сыт по горло!»

Он метался по комнате, кричал, пищал каким-то чужим, тоненьким голоском, кланялся мне в ноги, я не могла больше этого вынести, это было так страшно; наконец сел на кровать и затих, нижняя губа у него отвисла, а я не в силах была даже пошевельнуться, было тихо и пусто.

Мне послышалось, будто кто-то скулит под дверью, скулит и скребется, но это было где-то далеко, как во сне, и я стояла, не в силах двинуться с места, Михала нет — ничего больше нет, посмотрела, есть ли у меня еще руки и ноги? Руки и ноги были, только не знаю, мои или чужие; а тут этот кто-то вдруг залаял под дверью, а паяц и клоун, который когда-то был Михалом, вдруг сорвался с места, распахнул дверь, и косматый зверь бросился к нему, они упали на пол, визжали, рыдали, а когда подняли головы, я увидела, что на меня смотрят Михал и Партизан.

«Ты вернулся, вернулся!» — сказала я сама не знаю кому — Партизану или Михалу, Партизан вернулся и Михал вернулся, не было больше ни клоуна, ни Катажины-великомученицы, Михал сказал: «Кася, гляди, кто к нам пришел, теперь все будет хорошо, прости меня, как я тебя прощаю». Мы опустились на корточки, целовали псину, его лохматую шерсть, и целовали друг друга — вернулись домой из далекого путешествия и были счастливы.

Ванда в ужасном состоянии из-за какого-то дурацкого пса. Ее сын чуть было не убил свою любовницу, каким-то чудом не угодил в тюрьму за контрабанду, и все это ничто по сравнению с пропажей пса. Ванде почему-то везет; все роковые вести доходят до нее с некоторым опозданием — к этому времени в Пенсалосе всегда успевает опуститься голубка с доброй вестью в клюве.

Раздается звонок Ванды:

— Я обо всем знаю.

— О чем именно? — осторожно спрашиваю я.

— О том, что Михал и Кэтлин, несмотря ни на что, не расстались и что Михал благополучно выпутался из истории с часами.

— Откуда ты все это знаешь? — удивляюсь я. Насколько мне известно, сыночек за все это время не написал ей ни строчки.

Из дальнейшего разговора выясняется, что, несмотря на всю мою конспирацию, эхо далекой охоты в лесу Моруа, то есть в Лондоне, долетело не только до нее, но и до профессора Брэдли — короля Марка. Выяснилось также, что профессор недавно явился к ней в страшном волнении, потому что декан с козлиной бородкой не преминул сообщить ему о скандальчике в доме у Бартеров. Нашлись доброжелатели, которые доложили об изменениях, наступивших в жизни Тристана и Изольды, и в довершение ко всему профессор вдруг увидел в телевизоре «самое модное лицо сезона»! Кажется, он сокрушался, что Кэтлин так похудела.

— Может быть, ты приедешь? — спрашиваю я Ванду.

И вдруг этот чистый, холодноватый голос теряет свою ясность.

— Не могу, Франтишек, поэтому-то я тебе и звоню, случилась ужасная вещь. — Пауза. — Ты даже не можешь этого представить, исчез Партизан… Михал только об одном меня просил — позаботиться о его собаке. И вот как я о ней позаботилась.

— Но, послушай, Притти, — успокаиваю я ее, — ты же заботилась об этом чудовище, как могла. И если этот бродячий кобель в конце концов удрал в поисках сучки, ей-богу, ты тут совершенно ни при чем.

— Нет, это моя вина, — настаивает Притти. — Он убежал, потому что я его не любила.

— В таком случае, он долго думал, пока наконец сообразил, что надо обидеться.

— Он так ждал Михала, верил, что он вернется.

— Слушай, Притти, у Михала и без того много забот, на кой черт ему этот пес?

— Ах, Франтишек, как ты можешь так говорить? Когда Михал тосковал по Кэтлин, он повсюду ходил с этим псом, этот пес — действующее лицо в их истории, я не могу ехать без него.

— Но они-то смогли без него уехать?

— Ты ничего не понимаешь, — отвечает она — Сейчас они нуждаются в поддержке. Я хотела привезти им Партизана.

— Лучше привези им себя.

Глубокий вздох.

— Это вовсе не лучше. Я бы все время давала им советы.

— Ну так что же? Они сейчас очень в них нуждаются.

— Я сама тоже слишком поздно поняла, что Михалу и Кэтлин нельзя давать никаких советов. Они — часть природы. Пес их скорей образумит, чем я. — И она тут же сменила тему разговора: — Скажи, ты не получал моих писем?

Я действительно не ответил на два ее последних письма. Но что я мог ей написать? Что Горвенал сказал Тристану: «Убирайся ко всем чертям вместе со своей Изольдой?» Если бы эти сумасброды потом устроились по-человечески, я бы открыто сознался: да, я выгнал их из дому, желая им добра. А так я выглядел виновником всех бед. Я повесил трубку. Пусть думает, что разговор прервали. К счастью, она больше не позвонила.