Мэри Пирс - Горький ветер

— Майкл. Дорогой. Ты выглядишь таким больным.

— У меня был этот чертов грипп. Я чувствовал себя после него, как слабый котенок.

Когда он обнял ее, она почувствовала его скованность, будто внутри него была сжатая пружина.

— Ты выйдешь за меня, Бетони?

— Да, — прошептала она. — Да. О, да!

— Господи, спасибо тебе за это. Я так хотел тебя. Я, наверное, умер бы, если бы ты сказала «нет».

— Я не сказала «нет», я сказала «да».

— Я держался только благодаря этому. Мыслями о тебе. Я помнил, как ты на меня смотрела в прошлый раз на этой самой станции, когда ты пришла к самому отходу поезда. Помнишь?

— Да, — сказала она, — помню.

— Если бы тебя сегодня здесь не было, — сказал он, — и ты не смотрела бы на меня вот так же, я не знаю, что бы я сделал.

— Майкл. Дорогой. Я здесь.

Она почувствовала, как напряжение постепенно проходит, когда он отпустил ее и посмотрел ей прямо в лицо.

— Пойдемте, вы, оба, — сказала его мать. — Там ждет машина.

Вскоре было объявлено об их помолвке, и Бетони стала часто бывать в Кингз-Хилл-хаусе. Миссис Эндрюс благословила ее, но считала, что им нужно подождать со свадьбой. Возможно, месяцев шесть, а то и год.

— Не кажется ли тебе, что я и так слишком долго ждал? — спросил Майкл.

— Ты болен. Честно ли по отношению к Бетони жениться на ней, пока ты не поправился?

— Мне не понадобится так много времени, чтобы поправиться.

Оставшись наедине с Бетони, он сказал ей об этом.

— Мать говорит, это нечестно по отношению к тебе. Я в самом деле такая уж развалина?

— Твоя мать думает, что мы не совсем подходим друг другу. Она думает, что если мы подождем, то можем передумать.

— В таком случае мы подождем! — сказал он мрачно. — Хотя бы только затем, чтобы доказать ей, как она заблуждается. Я не возражаю, пока могу видеть тебя часто.

— Я тоже не против. Мои братья погибли не так давно, так что будет даже лучше отложить свадьбу. К тому же сейчас очень много срочной работы.

Ее работа на фабриках уже закончилась. Теперь она работала в Чепсворт-парке, помогая в доме для больных и искалеченных солдат. Там под руководством врачей-добровольцев люди учились пользоваться протезами; контуженных учили заново разговаривать; людей с сожженными легкими учили жить с оставшейся у них частью жизни; а за теми, у кого уже ничего не осталось, ухаживали, продлевая их полные боли последние дни.

Бетони разъезжала по трем графствам, собирая деньги, набирая помощников, приобретая необходимые лекарства и оборудование. Часто она ухаживала за больными, мыла и кормила беспомощных, подставляла плечо калекам на металлических протезах, вывозила их в креслах-каталках на солнышко в оранжерее. Там были такие, кто ужасно заикался или же говорили совсем невнятно, и Бетони сидела с ними, пытаясь разобрать их безумные рваные высказывания.

Там был один парнишка Джонни Клегг, чьи мозги, казалось, были словно завязаны узелками. У него не было ни друзей, ни близких, никто не приходил навестить его; он пугал всех тем, что внезапно набрасывался на кого-нибудь, вопя что-то непонятное не своим голосом. Вид у него был совершенно дикий, и когда его не понимали, он впадал в безумие.

Однажды он подошел к Бетони, схватил ее за руки и начал дико трясти. Потом потащил ее к пианино.

— Анино! — кричал он. — Анино! Анино! Мам-вгда-игла-енку!

— Песенку? — спросила она. — Твоя мама всегда играла какую-то песенку?

— Гра! Гра! На-гла-мидом!

Бетони села к пианино и заиграла «Дом, милый дом». Рядом с ней стоял совершенно неподвижный Джонни, внимательно слушая мелодию. А когда она повернулась к нему, он упал перед ней на колени, спрятал лицо в ее подоле и зарыдал.

После этого он успокоился. Ему впервые удалось объясниться, и Бетони, приспособившись к его речи, смогла научить его говорить более внятно.

Том стоял на повороте Стоуни-лейн, глядя на маленький опрятный коттедж из красного кирпича. Дверь была открыта, ее удерживал железный крюк; на дорожке лежало несколько кучек соломы. Из трубы поднимался голубоватый дымок.

В дверях показалось облако пыли, из которого вышел мужчина со щеткой на длинной палке. Он выглядел намного старше, чем Том предполагал, половину лица закрывала кудрявая седая борода. Он вымел пыль в сад и теперь стоял, облокотившись на щетку и глядя на Тома, стоявшего за воротами, засунув руки в карманы.

— Я видел тебя раньше. Чего тебе надо, что ты ошиваешься вокруг моего дома?

— Я искал Линн, — пояснил Том. — Я хотел узнать, вернулась ли она.

— Если бы Линн была дома, — сказал Джейк Мерсибрайт, — я бы сам тут пыль не гонял.

Он вышел на дорожку и собрал солому. Том заметил, что он прихрамывает на одну ногу.

— Откуда ты знаешь мою дочь?

— Я был во Франции. В госпитале в Руане. Я живу в Хантлипе, и Линн просила зайти передать привет.

— Чего же ты тут болтаешься, вместо того чтобы идти прямо к двери? Ты что, думал, я тебя съем?

— Нет, — сказал Том. — Я так не думал.

— Ну, если ты пришел рассказать, как она там, то давай, не тяни.

— У нее все хорошо. Она велела передать вам, чтобы вы не волновались.

— Никакого письма?

— Я больше ничего не припомню.

— Ну, значит, скоро приедет, уж я-то знаю!

Мерсибрайт повернулся уходить. Он, казалось, забыл про Тома. Но, немного подождав, заговорил снова:

— Я получил от нее письмо сегодня утром. Она, видимо, приезжает завтра. Кто ее спрашивал, что мне сказать?

— Том Маддокс.

— Ну, заходи еще, — сказал Мерсибрайт. — Через денек-другой, когда она устроится. Я ей скажу, что ты придешь.

Он вошел в дом и закрыл дверь.

Через три дня, когда Том снова слонялся по дорожке, Линн увидела его из окна и выбежала навстречу. На ней было темно-зеленое платье с воротником-стойкой, яркие красно-рыжие волосы аккуратно собраны в узел, а на затылке выбивались кудрявые пряди. Ее темные глаза сияли. Она смеялась знакомым ему смехом.

— Почему ты не подойдешь к двери и не постучишь? Ты, наверное, думаешь, что тебе здесь не обрадуются?

Она взяла его за руку и повела на кухню. Отец сидел возле плиты, покуривая старомодную глиняную трубку, напоминавшую своей формой желудь. Он жестом пригласил Тома сесть рядом, и Линн тоже уселась немного в сторонке, наблюдая за лицом Тома.

— Как твои глаза?

— В общем-то довольно неплохо.

— Больше не болят?

— Я бы сказал, что это не боль. Не совсем. В голове у меня иногда немного стучит, но ничего особенного.

— А как твоя нога?

— В целом неплохо.

— Сдается мне, — сказал отец, — тебя, парень, словно в мельнице молотили.

— И все-таки я остался жив, а это что-нибудь, да значит.

— Да уж, достаточно только взглянуть на тебя.

— Не обращай на отца внимания, — сказала Линн. — Я никогда не обращаю. Так для него же лучше.