Лариса Черногорец - Не любите меня! Господа!

В сгустившихся сумерках во дворе генерал-губернатора зажглись цветные огоньки иллюминации. Кубанский хор, голосивший все утро, сменил хор цыган, которые так зажигательно пели и танцевали, что толпа гостей, проигнорировав обязательный в таких случаях котильон, просто высыпала во двор. Вышли и молодые, и как только они присели на специально отведенную для них среди гостей скамеечку, небо заполыхало фейерверком. Грохот этой канонады окончательно вывел Юлию из равновесия. В голове был сумбур. Сердце рвалось от ревности. Она не думала ни о том, что может с ней случиться, ни о том, что может статься с маменькой, когда она узнает, что наделала ее дочь. Черкнув короткую записку, она велела запрягать карету, и кинулась собирать чемодан с вещами.

Еще через полчаса она ехала к ночному вокзалу, оглядывая улицы, так полюбившиеся ей, и мысленно с ними прощаясь. Назад, домой, к папеньке. К снежным узорам на окнах и деревянным теремам Тюмени. Больше никакой любви, никаких мужчин и никаких несчастий. Она сильная, она выдержит. А он… что ж пусть он будет счастлив!

Скрип половиц заставил её открыть глаза. Нянька Марья уснула в кресле, а к ней на цыпочках подкралась взъерошенная, худощавая тень. Юлия вскрикнула и села в кровати. В предрассветных сумерках на неё с печалью смотрел Колька.

— Что случилось? — Юлия недоумевала.

— Вы очнулись, очнулись, барыня, Юлия Григорьевна, я слышал, что вы кричали ночью, но не поверил своим ушам. Правильно, значит, доктор говорил — родные стены вылечат.

— Да какие ж они родные, я ведь здесь и года не жила, мне родней нашего дома на севере ничего нет.

— Ну вы же не захотите туда вернуться, верно, после того что…

— Нет, Колька, нет. Все, — с севером покончено. Дома уже нет. А рудники и завод отец продаст в ближайшее время. Больше меня там ничего не держит. Моё место здесь.

— Юлия Григорьевна, я здесь, в людской, за стенкой, вы меня кликните, ежели что будет нужно, я для вас все что хотите… я за вас…слава богу что все закончилось…я думал не выдержу ваших страданий.

— Я знаю, знаю. — Юлия погладила его по голове, — я все знаю, я все тогда слышала. Я тебе очень благодарна, ты мне жизнь спас, себя не жалел.

Колька… Я тебя очень прошу, — она приподняла его подбородок и посмотрела ему прямо в глаза, — не люби меня, Колька, слышишь, не люби, ты очень хороший и все у тебя будет хорошо, но любить меня не смей, слышишь?!

Он кивнул головой, прижался губами к её руке и выбежал из спальни. Нянька Марья подняла голову.

— Кто там?

— Никого, приснилось тебе.

Первые лучи рассвета несли с собой надежду. Она увидит его, обязательно увидит, и непременно все ему расскажет. Теперь, когда прошло уже столько лет, она, по крайней мере, сможет оправдаться и раскроет Андрею глаза на его тестя. Надо жить, надо быть сильной. Ради него…

Несмотря на пронизывающий ветер и холод на улице, в кабинете начальника тюремного госпиталя было душновато и даже жарко. Из кабинета на улицу, в окно, на дождь, сменяющийся снежной крупой, устало глядел мужчина в белой рубашке, с закатанными по локоть рукавами. На вид ему было лет тридцать пять, высок, широкоплеч, атлетически сложен. Темноволосый, с правильными чертами лица и необыкновенными, очень добрыми карими глазами, с немного детским взглядом, — он создавал впечатление сильного, уверенного, но очень уставшего человека. Вторые сутки без сна давались с большим трудом. Нынешняя зима для госпиталя выдалась особенно тяжелой. От чахотки умерло около ста заключенных и сейчас все камеры госпиталя были переполнены страдающими открытой формой этой страшной болезни несчастными. Тюремная обслуга не успевала делать гробы и хоронить умерших. Нужно было срочно предпринимать меры, но для этого нужны были средства, огромные средства, которых у госпиталя, как собственно и у любого другого государственного учреждения не было.

Дверь кабинета распахнулась, в него ворвался пожилой мужчина.

— Едем, Илья Иваныч, едем. Он приехал. Деменев! Он недолго будет в городе, потом уедет обратно в Тюмень. Слух идет, что он продает завод и рудники. Время дорого. Без тебя я сам не объясню, что нужно для госпиталя.

— Да бог с тобой, Василий Семенович, да неужто дождались! Почитай неделю трупы выносим. Сыворотка, лекарства — все закончилось, кормежка хуже некуда, бог видно услышал наши молитвы. Постой, — он внезапно остановился и взял пожилого за рукав, — а ты уверен, что он даст денег.

— Даст, Илья, даст. Мы с ним соседи по имению. Не будь я начальник тюрьмы — точно даст, я тебе голову даю на отсечение.

Во дворе тюрьмы стоял запряженный экипаж. Накинув шинели оба сели в него, и Илья крикнул извозчику:

— Давай в особняк к Деменеву!

— Слушаюсь, барин! — кучер хлестнул лошадь, высокие тюремные ворота раскрылись, и экипаж выехал в промозглое зимнее городское утро.

Григорий Деменев сидел в столовой с утренней газетой и чашкой кофе по-турецки. Маменька хлопотала, накрывая на стол к завтраку. У обоих вытянулись лица, когда они увидели Юлию, которая как ни в чем не бывало причесанная и одетая в яркое, расшитое в восточном стиле домашнем платье, спустилась по лестнице вниз.

— Детка моя! — маменька кинулась и обняла её, — ты встала, ты уже на ногах, моя умница, иди, присядь. Юленька, присядь!

— Маменька, прошу, не надо со мной как со смертельно больной, мне правда, уже гораздо лучше.

— Я право рад это слышать. — Деменев обрел дар речи, — но как! Ты еще вчера была словно умалишенная! Я боялся, что это навсегда!

— Все, папенька. Все! Это все в другой жизни. Миша умер. Моя дочь умерла, но я то ведь жива, правда. — подбородок у Юлии задрожал, она расплакалась, Деменев кинулся к ней, обнял её и прижал к себе.

— Поплачь, детка моя, поплачь, горе оно со слезами выходит…

— Миша! — Юлия плакала навзрыд, — Миша спас меня, а сам погиб!

— Я знаю, милая, знаю, — Деменев пытался погладить её по голове как ребенка.

— Он так меня любил, он жизнь за меня отдал, а я…

— Ну, ну, все, все! Ты его не любила, я знаю, так бывает, не вини себя. Сердцу ведь не прикажешь.

— Зачем он меня любил, папа, зачем! Меня нельзя любить…ты помнишь ту ведьму в Тюмени? Я вспомнила — она тогда кричала такие страшные вещи! Она прокляла меня. Теперь я буду вечной вдовой — все сбывается!

— Глупенькая моя, конечно тебя можно любить, можно и нужно, ты у меня красавица. Просто тебе нужно отдохнуть прийти в себя и…

Вошедший лакей доложил:

— Срочно просят принять начальник тюрьмы, господин Семенов и начальник тюремного госпиталя господин Юсупов.

— Вели отказать, не до приемов мне сейчас. Проси приехать в другое время. — Деменев вытирал слезы на щеках Юлии и баюкал, словно ребенка. Лакей, поклонившись, удалился. Юлия встала и пересела в кресло напротив входа.