Барбара Эвинг - Гипнотизер

Она вытащила белый носовой платок и промокнула глаза.

— Нет.

— Что же произошло, мисс Чудл?

Сэр Фрэнсис Виллоуби был опытным и умным адвокатом. Он тут же понял, что эта свидетельница может оказать ему услугу, поэтому действовал с напором, не желая, чтобы мистер Танкс препятствовал ему.

— Пока я была прикована к постели, а я заболела, сэр, и мисс Престон была причиной моей болезни, мой жених… — Она вдруг начала безудержно рыдать. — Мой жених женился на другой, и теперь моя жизнь погублена.

Она повернулась к Корделии.

— Вы погубили мою жизнь! — выкрикнула она и зарыдала еще сильнее.

Все в суде невольно посочувствовали ей: какая печальная участь — стать гувернанткой! Последнее прибежище незамужней уважаемой леди.

Коронер решил снова взять бразды правления в свои руки.

— Мисс Чудл, вы сказали, что мисс Престон оболгала вашего жениха?

— Да.

— Она знала его?

— Нет.

— Но как она могла оболгать его, не будучи с ним знакома? Она знала о нем с чужих слов?

— Я не желаю больше говорить на эту тему.

— Мисс Чудл… — Мистер Танкс откашлялся: слезы во время дознания всегда приводили его в замешательство. — Мисс Чудл, вы не можете явиться на слушание только для того, чтобы выдвинуть серьезное обвинение против человека, не приведя веских доказательств. Это называется клеветой и может закончиться для вас заключением под стражу.

Она взвилась от возмущения.

— Вы хотите сказать, что меня заключат под стражу, за то что я честно выполняю свой гражданский долг?

— Я хочу сказать, что вы должны привести доказательства.

— Я пришла сюда, чтобы принести пользу.

— Но пока вы приносите только вред.

Мисс Чудл пришла в такую ярость, что стала кричать:

— Нет, я не приношу вреда! Вред приносит она! Она сказала, что мужчины делают с женщинами ужасные вещи. — Она дико посмотрела на собравшихся. — С их телами. Что мистер Форсайт будет делать с моим телом непристойности… Вот что мисс Престон рассказывает юным девушкам в своих темных комнатах при свечах!

Если шок, возмущение и крайнее замешательство можно выразить звуком, то этот звук пронесся по комнате, полной растерянных слушателей. Мистер Танкс покраснел до корней волос. В комнате не было мужчины, который не чувствовал бы себя оскорбленным, а присяжные не скрывали возмущения, и только журналисты ликовали, хотя и на их щеках выступил румянец стыда. Герцог Ланнефид чуть не побагровел от натуги. Сэр Фрэнсис Виллоуби снова вытащил большой носовой платок и промокнул им лоб: это дознание превращалось в какое-то немыслимое по непристойности представление. Казалось, что сама дверь пришла в движение от всеобщего возмущения: в комнату снова ворвались голоса и запах эля. Констебль Форрест быстро притворил ее.

Инспектор Риверс, раскрасневшийся и смущенный, взглянул на месье Роланда, потом заставил себя обвести взглядом комнату: все были настроены крайне неодобрительно. Дождь сердито барабанил по крыше «Якоря» и хлестал по окнам. Инспектор Риверс знал, что репутация мисс Престон только что была погублена навсегда. Она не сможет оправиться от нанесенного ей удара. На мгновение все забыли об убийстве лорда Моргана Эллиса. Лондонское общество, само приносившее мисс Престон деньги, теперь закрыто для нее, а у нее нет ни мужа, ни отца, на которого она могла бы рассчитывать. Лишь старик-француз поддержит ее. Возможно, она прекрасно владеет искусством гипноза, но после признания мисс Чудл профессионализм мисс Престон никого не станет интересовать, так как ее репутация запятнана навсегда. Она окончательно упала в глазах света.

— Благодарю вас, мисс Чудл, — низким голосом тихо произнес мистер Танкс.

Но Корделия Престон вдруг взорвалась. Она поднялась, взбешенная, со своего места, отбросив руку адвоката, который пытался удержать ее. Она поняла, что только что потеряла, и сердито бросила в сторону мисс Чудл:

— Мисс Чудл, я прекрасно помню весь наш разговор. Он начался с того, что вы сообщили мне, будто у вашего жениха есть увечье.

Она не заметила испуганного лица Рилли, которая словно говорила: «О, остановись, Корди, остановись!»

— Может, вы потрудитесь объяснить суду, какого рода увечье было у мистера Форсайта и каким образом вы это обнаружили. Только ясное изложение всех обстоятельств той щекотливой ситуации позволит суду и собравшимся здесь господам журналистам понять, что вы пытаетесь бессовестно оклеветать меня!

Мисс Чудл убежала, подхватив юбки. Ее лицо побагровело, а слезы, как по волшебству, застыли на щеках. Констебль Форрест открыл перед ней дверь, а затем быстро захлопнул ее. Дождь все так же барабанил по крыше.

— Прошу вас вернуться к месту для свидетелей, мисс Престон, — строго произнес мистер Танкс, и Корделия отправилась туда, снова нетерпеливо стряхнув руку адвоката, желавшего удержать свою подзащитную.

Еще до того, как ей предложили какие-то вопросы, она обратилась к сидевшим в зале. Ее глаза сияли.

— Я выступаю свидетелем на дознании, которое касается убийства лорда Моргана Эллиса, однако его имя сегодня почти не упоминалось. Вместо этого здесь проявили завидную настойчивость в решении другой задачи — полного и бесповоротного подрыва моей репутации. Я не позволю, чтобы какая-нибудь глупая и несчастная девица вроде мисс Чудл втаптывала мое имя в грязь. Я никогда и предположить не могла, что мне придется обсуждать свою работу на людях, но теперь я вынуждена говорить об этом: я действительно даю советы молодым девушкам, и это стало частью моей работы, потому что юные барышни, даже из вполне благополучных семейств, демонстрируют поразительное невежество в вопросах брака. Никто не считает нужным просвещать их, и даже матери, которые заинтересованы в их счастье, не делают этого, а неосведомленность порой приносит непоправимый урон молодой женщине, да и мужчине тоже!

Ее пламенная речь была восхитительна. Корделия говорила о невозможных вещах. Она обращалась к публике своим прекрасным голосом, ее волосы рассыпались по плечам, но это только добавляло ей очарования. Инспектор Риверс не мог оторвать от нее глаз. Если бы Рилли не была парализована страхом, видя, как стремительно рушится их жизнь, как неумолимо катится лавина, она сказала бы: «О, вот она, наша Корди, как в старые добрые времена!»

Но возмущение, вызванное тем, что были нарушены все мыслимые приличия, было слишком велико. Корделия в своем великолепии выступала, увы, слишком поздно. Она теперь была очень далека от привычного идеала женщины, столь дорогого сердцу любого мужчины. Они видели, как она прекрасна, но все же думали: «В конце концов, она актриса». Кроме того, они представляли себе своих жен и дочерей, слушающих подобные речи, и их неприязнь только росла. Сочувствие и симпатия словно испарились из этой комнаты, заполненной джентльменами и картинами с деревенскими пейзажами.