Майкл Скотт - Восточные страсти

Джуди приникла к ней, зарывшись головкой в складках боббазинового платья.

Сара похлопала ее по затылку, но сочла уместным промолчать, ибо знала, что молчание само способно врачевать раны.

— Я… мне кажется, я почему-то об этом всегда знала, — прошептала наконец Джуди. — Я о чем-то таком догадывалась, и Брэд тоже, но мы не хотели о папе плохо думать, хотя он все время был так занят, что мы никогда его толком не видели. А мама и Хомер рассказали бы нам когда-нибудь правду?

— Думаю, что да, — сказал Джеримайя, — когда решили бы, что вы уже достаточно взрослые.

— А я полагаю, — очень внятно произнесла Сара, — что вы должны об этом узнать сейчас, иначе вы испытали бы неприязнь к матери и возненавидели бы Хомера, хотя они ни в чем не виноваты.

Джуди подняла голову и задумчиво посмотрела на пожилую женщину.

— Я думаю, что плохое иногда оборачивается хорошей стороной. Теперь у меня есть отчим, который, я знаю точно, меня любит. Я это вижу по тому, как он на меня смотрит и как со мной разговаривает, а мама впервые в жизни теперь счастлива. Наверное, плохо, что я говорю об этом сейчас, но когда папа еще жил у нас дома, я часто слышала, как мама по ночам плачет.

— Теперь все позади, — сказала Сара. — Не надо оглядываться, нужно смотреть только вперед. Я часто повторяла Лайцзе-лу: никогда не оглядывайся назад, не думай о том, что могло бы случиться, но не случилось. Лучше сосредоточиться на том, что ждет тебя впереди.

Девочка кивнула с важным видом.

— Я думаю, что мы с Брэдом теперь заживем лучше. У нас есть ты, дедушка, счастливая мама и даже отчим, который всегда будет нам помогать. — Неожиданно она вздернула голову и провозгласила: — А знаете что? Отныне и впредь я не собираюсь более никогда себя жалеть. Я обещаю.

Сара кивнула и похлопала ее по плечу.

— Умница, — сказала она.

— Чем старше я становлюсь, тем больше удивляюсь, как характер Рейкхеллов передается из одного поколения в другое, — сказал Джеримайя. — Джуди, в тебе есть бесценный дар, его не купить ни за какие деньги. Ты обладаешь настоящим мужеством.

Девочка смущенно кивнула, а потом вдруг лукаво улыбнулась.

— Мне страшно захотелось шоколадного пирожного с абрикосовой начинкой. Как ты считаешь, бабушка, я смогу сейчас съесть очень большой кусок?

Не отступая от принятого ритуала, Сара отрезала и подала ей кусочек пирожного средних размеров.

— То, что ты не сможешь съесть сейчас, получишь утром. Все пирожное — твое.

И Джуди с блаженной улыбкой погрузила вилку в роскошное пирожное.

В фешенебельном доме, расположенном на площади Белгрейв-сквер в Лондоне, во всем придерживались традиции. И, подобно тому, как сам дом, украшенный величавыми колоннами в стиле эпохи короля Георга, вполне соответствовал тем великолепным строениям, которые окружали его с обеих сторон, так и его обитатели строго придерживались определенных правил, существование которых представлялось им непреложным.

Одним из главных считался тот час перед обедом, когда все семейство собиралось в гостиной за бокалом белого испанского вина. В этот день первым в гостиной появился сэр Алан Бойнтон, возглавлявший английскую ветвь «Рейкхелл и Бойнтон». Он незамедлительно плеснул в бокал свою обычную — в два пальца — порцию виски и немного добавил воды. Минутой позже показалась Джессика, приходившаяся сестрой Джеримайе Рейкхеллу; она уже облачилась в обеденное платье. И хотя сэр Алан, задержавшись ненадолго в гардеробной, только что ее видел, он учтиво поклонился и подал ей бокал сухого вина.

Джессика приняла из его рук бокал, но, даже не пригубив вина, поставила его на стол рядом со своим стулом. По всему было видно, что она глубоко взволнована.

— Прости, если отгадал твои мысли, Джессика, — сказал ей муж, — но столь долгие переживания из-за смерти Лайцзе-лу бессмысленны. Ты должна постараться взглянуть на эти вещи в перспективе.

— Что ты имеешь в виду под перспективой, Алан? — сказала она, строго посмотрев на него.

— Она скончалась еще за две недели до того, как Джонатан написал об этом Чарльзу в Джакарту, и я осмелюсь предположить, что письмо шло к Чарльзу не меньше недели. Прошло, следовательно, не меньше месяца со дня смерти Лайцзе-лу, прежде чем Чарльз смог отправить нам письмо, а клипер доставил его сюда — дай мне вспомнить — еще через пять месяцев. И поэтому, хотя новости кажутся нам свежими и заставляют нас страдать так, как если бы все это случилось вчера, не надо забывать о том, что после смерти Лайцзе-лу прошло полгода.

— Это именно то, что я постоянно твержу себе, — раздался голос с порога комнаты, и вошла Руфь Бойнтон, жена Чарльза. Не дожидаясь, пока свекор нальет ей бокал сухого вина, она сделала это сама и приподняла свой бокал.

— Насколько я знаю Лайцзе-лу, она бы стала нас презирать, если бы узнала, что мы впали в хандру. Ее жизнь была полной и насыщенной и, хотя она умерла молодой, я не сомневаюсь, не желала, чтобы ее оплакивали.

Сэр Алан, отпивая виски небольшими глотками, с симпатией глядел на невестку. Обладая живым умом, она была и привлекательна, изящная прическа подчеркивала красоту ее карих глаз, — и порою он не мог взять в толк, как его сын, долгое время отличавшийся диковатыми наклонностями, сумел добиться взаимности у такой утонченной девушки.

Ответ на этот вопрос поверг бы его в ужас. Руфь родилась в Нью-Лондоне, и все ее детство было связано с «Рейкхелл и Бойнтон», где отец ее служил главным плотником. Годами вынашивала она свою тайну, свою безнадежную любовь к Джонатану Рейкхеллу, но, поняв наконец, что он никогда не женится на ней, приняла предложение Чарльза. Теперь, по крайней мере, она стала членом этой семьи, и брак обеспечил ей финансовую независимость.

Но он принес с собою и многие тяготы. Ей удалось подавить гордость и смириться с фактом, что маленький Дэвид был сыном другой женщины; она понемногу привязалась к мальчику и стала любить его как собственного сына. Однако его отец продолжал оставаться для нее загадкой. Слишком часто доходили до нее известия о романах Чарльза, и, хотя она старалась оставаться невозмутимой, эти откровения неизменно причиняли ей боль. И вот теперь, казалось, удача наконец обратила на нее свой взор. Сведения, которые в тот прекрасный день содержались в письме от Чарльза, наполнили ее сердце надеждой. Кончина Лайцзе-лу означала, что Джонатан второй раз овдовел и в данный момент свободен. И Руфь, даже против своей воли, не могла не поддаться на соблазн молодости и часто фантазировала, как они с Джонатаном занимаются любовью.

Теперь она даже могла в какой-то степени понять, почему Чарльз заводил романы на стороне. Его увлекала новизна, но к реальной жизни это не имело отношения. Он клялся ей, что любит ее, любит Дэвида, и она не сомневалась в том, что он говорит правду, по крайней мере, когда делал эти заверения. Она же, в свою очередь, воображала, как занимается любовью с Джонатаном, и в каком-то смысле эта «невинная» связь доставляла ей удовольствие, но она ни в коей мере не хотела ни ставить под угрозу прочность своих брачных уз, ни отвернуться от того чистого чувства, которое питала к Чарльзу.