Анри Ренье - Ромэна Мирмо

Месье Клаврэ наклонился и поцеловал Ромэне руку.

— Благодарю вас, Ромэна, за то, что вы собираетесь сделать. Благодарю вас за вашу помощь. Ах, бедный Пьер будет жестоко страдать!

Ромэна Мирмо жестом выразила сожаление. Месье Клаврэ продолжал:

— Хорошо еще, что у него есть брат, есть старый Клаврэ, есть молодость; но что меня пугает, так это то, что о своей любви он не сказал ни Андрэ, ни мне; и это доказывает, что эта любовь очень глубока, очень глубока. И потом, эта перемена в нем, эта печаль!

Ромэна Мирмо уже не слушала месье Клаврэ. Склонив голову, она думала об этой любви, в которой ей признался Пьер и которая родилась в нем в тот летний вечер, когда на этих зеленых подмостках плясали маленькие экзотические балерины, уступившие теперь место девочкам, прыгающим через скакалку и оглашающим своим пронзительным и радостным смехом спокойный воздух, едва тревожимый вдалеке глухими выстрелами на голубином стрельбище…

Письмо, которое Пьер де Клерси получил от мадам Мирмо, было написано на голубоватой бумаге крупным ровным почерком. Его ему передал швейцар отеля, когда он в середине дня спросил в бюро мадам Мирмо. Он зашел за нею, чтобы пойти вместе гулять по городу, но ему сказали, что мадам Мирмо вышла и оставила на его имя письмо.

Эту записку, двадцать раз перечитанную, Пьер де Клерси знал наизусть. Буквы плясали у него перед глазами. За обедом он все время повторял в уме ее содержание. Он был так явно рассеян, что Андрэ обратил на это внимание. Когда Пьер не заметил, как старый Лоран подает ему блюдо, Андрэ мягко сказал ему:

— Послушай, Пьер, что это с тобой сегодня? Или случилась какая-нибудь неприятность?

При этом вопросе Пьер вздрогнул.

— Да нет, уверяю тебя; я весь день гулял. Погода была такая чудесная-чудесная…

И Пьеру де Клерси вспомнилась солнечная набережная, парапет, на который он облокотился, чтобы прочесть записку мадам Мирмо, текущая вода. Он снова слышал шум экипажей. Голубоватая бумага письма была точь-в-точь того же цвета, что и небо над домами.

Пьер сделал вдруг волевое усилие, чтобы не думать об этом письме, и принялся оживленно говорить, переходя от одного к другому, задавая вопрос за вопросом удивленному этой неожиданной переменой Андрэ. Он обращался с шутками к старому Лорану, так что тот даже сказал:

— Какой месье Пьер сегодня веселый!

Андрэ де Клерси смотрел на брата с удивлением. Что значил этот резкий перелом настроения, эта внезапная веселость, так не вязавшаяся с печалью, которую Пьер проявлял последние дни? Андрэ хотелось его расспросить, но поведение Пьера как-то смущало его. Он смутно догадывался, что эти переходы Пьера от радости к унынию чем-то связаны с Ромэной Мирмо.

После обеда, когда они перешли в кабинет к Андрэ, Пьер продолжал смеяться и болтать. Потом вдруг замолчал. Затем встал с кресла, сидя в котором он курил сигару, и несколько раз прошелся по комнате. Андрэ де Клерси следил за ним глазами.

— Ты сегодня идешь куда-нибудь, Пьер?

Пьер остановился, чтобы стряхнуть в пепельницу пепел сигары.

— Нет, но ты работай; а мне надо написать барышням де Жердьер, которым я послал ящик сластей. Кстати, Андрэ, писала тебе мадам де Вранкур? Когда она возвращается?

Андрэ де Клерси, разбиравший бумаги на письменном столе, отвечал:

— Не знаю. Она, вероятно, еще недели две проведет в Нормандии.

Пьер взял книгу:

— Спокойной ночи, Андрэ, до завтра.

Дверь закрылась, и Андрэ слышал, как он удаляется, насвистывая.

При свете электрических лампочек его комната показалась ему более пустой, чем обычно. Повернув выключатель, Пьер подошел к камину. В зеркале он увидел себя. Опершись локтями о мрамор, он долго пристально рассматривал себя. Первый раз в жизни ему понравилось его лицо. Первый раз в жизни он с удовольствием смотрел на свое изображение. Ведь он же молод, силен, почти красив! Выражение смелости, решимости, уверенности легло на его черты. Какая разница с тем унылым, нерешительным существом, которым он был всего несколько часов тому назад! Он сам себе улыбнулся, словно приветствуя в себе самом пришельца. Скрестив руки на груди, он с гордостью почувствовал легкое шуршание бумаги. Это было письмо Ромэны.

Если Ромэна Мирмо ему пишет, если Ромэна Мирмо просит его посещать ее не так часто, видеться с нею реже, держаться от нее дальше, значит, он ей не безразличен. Ромэна Мирмо его любит или боится его полюбить, и эта мысль наполняла его могучим и горделивым волнением. Если Ромэна поступает так, значит, она считает его способным заставить себя полюбить. Значит, она в себе не вполне уверена, и, по мере того как он так думал, его сердце ширилось смелой убежденностью.

Теперь он понимал все и понимал себя. Теперь он знал, почему мучившая его смутная жажда деятельности ни к чему не привела; почему он жил беспокойно, нерешительно, терзаясь, в разладе с самим собой, не находя точки опоры для приложения своих затаенных сил. Теперь он ясно разбирался в своей жизни. Своей волшебной палочкой любовь опрокидывала преграду, отделявшую его от мира. Ромэна Мирмо открывала ему великолепный путь, в конце которого она ему предстала, и отныне он пойдет по нему, не озираясь назад, не останавливаясь перед препятствиями, с высоко поднятой головой, с простертыми вперед руками.

Пьер де Клерси выпрямился. Твердым шагом он расхаживал по комнате. Он испытывал чувство свободы, уверенности. Теперь он знал, чего он ждет, чего он желает, чего он хочет. Он хочет любви, с ее самым тесным, самым полным обладанием; любви, которая берет и владеет, покоряет и господствует, любви, чья вечная иллюзия для него воплощена в образе Ромэны. И что ему нужно от нее, так это не местечко в сердце, которое она ему предлагала как милостыню, это вся она, душой и телом, Ромэна в своей красоте, чей сладострастный образ воспламеняет ему кровь жгучим и страстным желанием.

С шумом в ушах, тяжело дыша, Пьер де Клерси размышлял.

Им владело странное чувство, наполнявшее его словно каким-то ослепленным удивлением. Впервые в жизни страсть давала в нем волю своим скрытым силам. Он ощущал себя способным на неожиданные действия, на новые поступки. В каком-то ясновидящем бреду он видел себя таким, каким он будет. Он не только перестал сомневаться в себе, но это сознание вновь обретенной мощи преисполняло его буйной самонадеянностью. Из чувства как бы удали ему хотелось, чтобы препятствия, отделявшие его от Ромэны, были еще более непреодолимы. Те, что он предвидел, казались ему недостаточными для того доказательства своей силы, которое он даст самому себе, преодолевая их. Ромэна от него прячется, Ромэна его избегает, старается его отдалить от себя! Тем лучше! В горделивом упоении он жаждал всего того, что еще вчера повергало его в отчаяние. Пусть бы его ненавидели, пусть его не любят, тем прекраснее, тем ярче, тем победительнее будет его победа!