Жан Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)

— «Дорогой Потовский, ты, один взгляд на которого составлял уже для меня радость! Если небо сохранит твою жизнь и вернет тебя твоей милой, — мое сердце не ропщет: я прощаю ему все. Но увы! Как жизнь медлительна, и наступление моего счастия отдалено!»

Я не сумела бы дать отчет в различных чувствованиях, волнующих мою грудь: по мере того, как рана ее сердца закрывается, моя, я чувствую, раскрывается. Мои добрые намерения исчезли; мой первый план снова носится в моей голове.

Ах, Розетта, мне стыдно низости моих чувств.

Варшава, 1 мая 1770 г. ХХХУІ.

Как изменился этот свет!

Отторгнутые раздором от блестящего театра жизни, где мы резвились, мы появляемся на новой сцене, где все в беспорядке, всюду смятение, тревога. Призванные звуком военной трубы на поля, где господствует ярость, мы подвергаемся часто самым тяжелым трудам, суровостям климата, голоду, жажде, постоянно занятые при этом бегством или преследованием жестоких врагов, играя поочередно роль травимых зверей.

Беззаконие возрождается, кажется, постоянно из своего пепла. Каждый день образуется какая-нибудь конфедерация, какой-нибудь новый заговор, под прекрасным предлогом мести за государство и защиты отечества.

Говорят о правосудии? О, презренные! Они без излишней щепетильности ломят преграды законов, без угрызений совести попирают ногами самые священные обязанности. Отдавшись своим низким целям, они входят в партии. Сын сражается против отца, брат против брата, друг против друга; в увлечении своей животной яростью бегают они разнузданными шавками, с. Огнем и мечем в руках, распространяют повсюду страх и ужас, грабят области, опустошают селения, разбойничают, жгут, расхищаюсь. Сказали бы, что они заняты жестокой игрой, разрушают вокруг себя даже зачатки благополучия.

Как возмутителен такой образ действий для несчастных существ, рожденных только любовью, существующих лишь ею, вкушающих счастье только во взаимной любви и имеющих для любви лишь одну минуту!

Какая толпа различных кар осаждает человечество? — бури, землетрясения, вулканы, пожары, голод, зараза поочередно опустошают мир. Безумцы! Надо ли прибавлять сюда и ужасы войны?

Вот мы в Тимкове — пятитысячный отряд поляков со сбродом из татар, французов и немцев, прибежавших на шум наших раздоров чтобы обогатиться грабежом нас. Низкие проходимцы, подобные хищным птицам, привлекаемым запахом трупов!

Вместо того, чтобы идти против неприятеля, наши храбрые вояки поговаривают о вторжении на земли некоторых диссидентов. Увы! Нужно было попасть мне в среду этих варваров? И вот я вынужден разделять все их ужасы.

Тимков, 15 мая 1770 г.

&ndsp;

17-го было кое-какое дело между нами и русскими, но слишком незначительное, чтобы о нем рассказывать.

Мы знали уже три дня, что сильный отряд неприятельской пехоты двигается в нашу сторону.

Биринский был осведомлен о их движении и постарался скрыть от них свое; он захватил почти все проходы, занял теснины и расположился ударить на них, когда они будут ожидать всего менее.

Они были уже близко, когда пронюхали о наших намерениях, тотчас же переменили направление и на другое утро показались на высоте в некотором расстоянии от нас.

Как только мы их заметили, Биринский отправил гонца, прося у Тваровского поддержки.

К десяти часам, неприятель, сделав несколько перестроений, подошел к нам. Мы ожидали их на месте.

Все располагается для атаки. Труба дает сигнал, и вскоре обе армий окутаны вихрем огня и дыма; слышны ужасный шум от выстрелов, крики людей и ржание коней. Огонь прекращается, все проясняется снова, и железо выбирает свои жертвы. Подобные диким львам, сражающиеся с остервенением устремляются друг на друга. С двух сторон летает смерть. Ярость неприятеля удваивается, повсюду он несет страха, и ужас.

Биринский, с саблей в руках, совершал чудеса храбрости. Он видит, что его отряды поддаются: с горящими от гнева глазами и с пеною у рта от ярости, он летит к ним и старается напрасно вести их снова в сражение.

Мы бьем отступление. Неприятель, увлеченный резней, нас преследует и настигает несколько беглецов, которые и падают под его ударами. Внезапно густое облако падает на равнину, скрывает нас от победителей и спасает нас, как бы чудом.

Обильный дождь, который пошел затем, еще надежнее разлучил сражавшихся.

Когда небо очистилось, уже наступила ночь, и мы воспользовались темнотой, чтобы отступить в Марианов.

Пока мои товарищи толкуют об этом несчастном деле, я пользуюсь минутой досуга, чтобы сообщить тебе о нашем поражении.

Вот прекрасное начало кампании, и конечно вполне справедливо, чтобы нам, ввязавшимся в подобное дело, не было чем похвастать!

Я получил в схватке очень легкую рану в левую руку. Я хочу скрыть это происшествие от Люцилы. Прошу тебя, оставь ее в неведении, в случае если ты ее увидишь.

Как ты счастлив, друг, что можешь проводить твои дни вдали от звона оружия.

P.S. Согласно последним известиям, атаманы готовы снова показаться в Польше; они, должно быть, перешли Днестр в Домбассаре.

И вот наши несчастные области наводнены иностранными войсками. Я трепещу от мысли, какие ужасы они совершать.

Марианов, 24 мая 1770 г.

Подкрепление, которое мы требовали, прибыло в Марианов на другой день утром. Мы соединились и двинулись прямо на врагов. Они были рассеяны по полю битвы и при нашем приближении поспешно обратились в бегство.

Биринский принялся их преследовать с главными силами. Ловеский и я остались с небольшим отрядом для опознания наших убитых.

Мы принялись обходить поле сражение. Небо, какое ужасное зрелище! — поле наводненное кровью и усеянное трупами, покрытыми ранами и лежавшими один на другом...

Я отводил от этого зрелища несколько раз глаза, и охваченный ужасом и состраданием. Безумцы мы! Среди треска и блеска оружие, полные чрезмерного пыла, мы жаждем только отличий, одушевляемся звуком рожков, с мечем в руке идем в сражение, с неудержимою яростью бросаемся на врага, даем и получаем смерть — делаем жестокую забаву из взаимной резни. Но когда, в один из моментов успокоения, в которые к нам возвращается разум, мы бросим взор на жестокое зло, которое мы же сами причинили, какие грустные мысли подымаются в нас, какими только сожалениями мы ни проникнуты!

Я не мог удержаться от слез.

— Какая слепая ярость движет людьми-варварами? — вскричал я в порыве горести. Им дается жить так мало дней! Эти дни уже и без того несчастны! К чему ускорять столько близкую смерть? К чему прибавлять столько поводов к огорченно, к той горечи, которою боги наполнили эту короткую жизнь?