Барбара Картленд - Страсть и цветок

— Я сказал — остановись, — изменившимся голосом промолвил князь. — Я не могу обманывать тебя. Я должен сказать правду.

— Правду… — Голос Локиты, казалось, долетал до него с дальнего расстояния.

— Да… правду. Я люблю тебя, я боготворю, я обожаю тебя! Я припадаю к твоим ногам, мое счастье. Но я должен сказать тебе: мы — не муж и жена.

Она стояла неподвижно, не проронив ни слова. Он продолжал:

— Я не имею права жениться на тебе. По закону я должен испросить разрешения царя. Но я весь без остатка принадлежу тебе одной. Каждый мой вздох полон тобой, я клянусь перед Богом и памятью моей матери, что я никогда не оставлю тебя, что до конца наших дней буду любить и беречь тебя.

Наступило молчание, такое пронзительное, что казалось, оба они ни словом, ни вздохом не способны нарушить его.

Затем, словно чувствуя, что она удаляется от него, хотя она не сделала ни шагу, он закричал, срывая от нестерпимой боли голос:

— Если ты в самом деле любишь меня, если любишь меня так, как люблю тебя я, все остальное не имеет значения! Любовь выше всех законов, которые придумали люди. Ответь, неужели ты в это не веришь?!

Локита не в силах была пошевелиться. Только руки ее бессильно поникли. Она вдруг стала совсем крошечной и беззащитной.

Князь хотел было шагнуть к ней, но заставил себя сдержаться и проговорил:

— Я сказал тебе это, потому что люблю тебя, потому что не вынес бы, если бы меж нами пролегла ложь. Скажи мне, что тебе важна только наша любовь, что все остальное не имеет значения. Скажи мне это сейчас!

Он уже не просил, он требовал. Шепотом, таким тихим, что он едва мог различить сказанное, Локита проговорила:

— Я должна… подумать… Должна… подумать…

Закрыв лицо руками, она повернулась и очень медленно двинулась двери.

Локита и Мари не спеша прогуливались по бульвару Мадлен.

В течение всей прогулки обе почти не нарушали молчания.

Казалось, минуло уже столетие с той поры, когда они устремились из Лондона обратно в Париж, что бы вновь искать убежища от всего рода человеческого.

Даже теперь — хотя последние несколько дней она пыталась заново привыкнуть к такому знакомому для себя образу жизни — всякий раз, когда воспоминания уносили ее к князю, слезы наворачивались на ее глаза и начинали трястись губы.

«Почему я не сделала того, что он от меня ждал?» — Этим вопросом она поминутно терзала себя в течение каждой ночи.

Этот вопрос мучил ее и днем, не давая сосредоточиться ни на какой другой мысли, наполняя все ее существо чувством безысходности.

Когда она бросилась вон из дома лорда Марстона, приказав лакею в холле кликнуть для нее наемный экипаж, она, как дитя, устремилась за помощью к той единственной женщине, что оберегала и пестовала ее всю жизнь.

И лишь когда экипаж остановился у дверей пансиона в Айлингтоне, она, придя в себя, вспомнила, что не вправе огорчать и расстраивать Энди, и принялась лихорадочно измышлять возможные оправдания своему возвращению.

Войдя в дом и не встретив внизу ни души, она стремглав бросилась наверх в покои мисс Андерсон.

Взявшись за дверную ручку, она затаила дыхание и, собрав остаток сил, заставила себя войти в комнату со спокойным выражением лица.

Энди, которая еще не спала, приподняла голову неспешно, поскольку, очевидно, собиралась увидеть перед собой Мари. Увидев же Локиту, она громко воскликнула:

— Почему ты здесь? Почему ты вернулась?

Локита подошла к ее постели, встала на колени у изголовья и, тщательно подбирая каждое слово, нежно произнесла:

— Энди… миленькая моя… я пришла… просить у тебя совета…

— Совета? — переспросила мисс Андерсон.

— Я не знаю, что мне делать… как правильно поступить и не ошибиться…

Слова эти прозвучали так по-детски трогательно, что мисс Андерсон, поддавшись порыву, нежно взяла ее за руку.

— Ты очень взволнована, даже напугана, — сказала она, как бы обращаясь к самой себе. — Совсем не этого я хотела…

— Ты… единственный человек… кого я могу спросить…

— Спросить о чем? — проговорила мисс Андерсон, хотя вполне представляла себе ответ.

Локита не сводила глаз с белой простыни.

— Лорд Марстон сообщил мне, что ты хочешь, чтобы я вышла за него замуж, — вымолвила она. — Но… я не могу этого сделать, Энди.

— Почему же?

— Потому, что я не люблю его, а он не любит меня.

Мисс Андерсон воздержалась от ответа, и Локита продолжала:

— Я знаю, как сильно папа любил маму. Когда он начинал говорить о ней, то любовь звучала в его голосе, в каждом его слове. И ты сама говорила мне, как сильно любила его мама. — Локита обхватила руку Энди своими ладошками. — Как же могу я… стать женой лорда Марстона… и любого другого человека, если не люблю его… так же сильно?

— Ты должна уберечь себя от всякой опасности, дорогая, — произнесла мисс Андерсон, но голос ее прозвучал без привычной чеканности.

— Но ведь ты не хочешь, чтобы я была несчастлива… чтобы вся жизнь моя стала горем…

— Лорд Марстон — джентльмен. Он будет заботиться о тебе.

— Он не сможет любить меня так… как князь…

Слова эти были сказаны почти неразличимым шепотом, но мисс Андерсон сумела их расслышать.

— Князь не может предложить тебе руку, — твердо произнесла она.

— Я знаю это. Но… если я останусь с ним… это будет очень скверный поступок… хотя мне так этого хочется?..

— Твой отец и мать никогда не простили бы мне этого, — ответила мисс Андерсон с нескрываемой мукой в голосе.

Локита открыла глаза. Они были темны от поглотившего ее душу отчаяния.

— И что же мне тогда делать? — прошептала она. — Ты ведь всегда была такой мудрой, всегда заботилась обо мне и желала только лучшего. Скажи, Энди… как быть… потому что я сама ничего не знаю…

С минуту мисс Андерсон лежала безмолвно. Затем твердо произнесла:

— Позови Мари и Сержа.

— Но зачем они тебе? — испуганно спросила Локита.

— Не спрашивай, делай, как я говорю. Я хочу их видеть сию же минуту, немедленно! Мы возвращаемся в Париж!

— В Париж? — ахнула Локита.

Но с этого мгновения все ее слова, мольбы, протесты, возражения были уже пустым звуком.

Мисс Андерсон приняла капли, прописанные ей сэром Джорджем Лестером, и кое-как оделась при помощи Мари и Сержа.

Сгодились и несколько глоточков бренди, а Мари, будучи француженкой, и вовсе была уверена в том, что это средство более безотказное, чем любая прописанная докторами пилюля. Во всяком случае, оно очень поддержало мисс Андерсон во время их долгой дороги.

В семь часов поезд отошел от вокзала Виктория. Когда же они подъезжали к Парижу, мисс Андерсон стало совсем плохо, казалось, что она уже между жизнью и смертью. И все же, собрав в кулак силу воли, она заставляла себя не мириться с болезнью.