Джуд Деверо - Пропавшая леди

— Ты не имеешь права! Прошу тебя, выпусти меня отсюда.

Трэвис, словно не слыша ее слов, направился к двери и, крикнув вниз, приказал принести ужин.

— Когда поешь, ты почувствуешь себя лучше, — сказал он, снова закрыв дверь.

— Я не голодна, — заявила Риган, задрав нос.

Взяв ее за подбородок, Трэвис повернул ее голову так, чтобы она смотрела ему в глаза.

— Ты будешь есть, даже если мне придется впихивать еду тебе в горло насильно. — Взгляд его глаз, которые она привыкла видеть добрыми, был на сей раз суров.

Она могла лишь кивнуть в ответ.

— А теперь, — сказал он, снова повеселев, — почему бы тебе не надеть одно из тех платьев, которые я купил? Ты сразу почувствуешь себя лучше.

— Тебе придется выйти из комнаты, — осторожно предупредила Риган, все еще напуганная его угрозой. До сих пор она его ни капельки не боялась.

Услышав ее просьбу, он удивленно приподнял бровь, подхватил ее на руки и абсолютно голую поставил на пол.

— У тебя нет ничего такого, чего я бы уже не видел, и если ты не хочешь, чтобы хозяин, застал тебя в таком виде, тебе лучше одеться.

Бросив взгляд на купленную Трэвисом одежду, она вдруг заметила, что там нет нижнего белья. Она не стала ни о чем спрашивать Трэвиса, а просто натянула через голову бархатное платье и едва успела застегнуть последнюю пуговицу, как постучал хозяин. Платье было с завышенной талией и глубоким вырезом, прикрытым вставкой из тончайшей шелковой кисеи. Поймав свое отражение в зеркале, висевшем напротив кровати, Риган обрадовалась тому, что платье было явно не детским. Масса непослушных кудряшек рассыпалась по ее спине, щечки горели, глаза поблескивали. Одним словом, можно было сразу сказать, что эта женщина только что занималась любовью с мужчиной, и это доставляло ей удовольствие.

Одобрительный взгляд хозяина заставил Трэвиса чуть ли не вытолкать его за дверь.

— Почему ты это сделал? — спросила Риган, надеясь, что Трэвис, возможно, ревнует.

— Не хочу, чтобы он неправильно понял ситуацию, — ответил Трэвис. — Завтра мне придется снова оставить тебя одну, и, если он подумает, что я не буду возражать, он может направить сюда кого-нибудь еще. Меньше всего я хочу драки или какой-нибудь другой проблемы перед самым отплытием. Ничто не должно задержать меня, когда я собрался домой. Я и так слишком долго пробыл в этой проклятой стране.

Риган уселась на предложенный стул, и Трэвис снял крышку с блюда, на котором лежал кусок ростбифа. Уловив аппетитный запах, она поняла, что очень давно не ела. Последний раз она ела вместе с Фаррелом и дядюшкой. При этом воспоминании у нее испуганно округлились глаза.

— Что случилось? — спросил Трэвис, накладывая ей еду на тарелку.

— Ничего. Просто я… — она вздернула подбородок, — я не люблю, когда меня держат в плену. Вот и все.

— Если не хочешь, можешь не отвечать. Ешь, пока еда не остыла.

Во время ужина Трэвис пытался заставить ее говорить, но Риган молчала, потому что боялась нечаянно проговориться насчет того, где она живет. Теперь у нее не было возможности вернуться к прежней жизни: после того, что произошло этим вечером, она, наверное, не имеет больше права называться леди.

Накрыв рукой ее руки, Трэвис наклонился к ней.

— Жаль, что англичанок учат, будто им не должно нравиться заниматься любовью, — с сочувствием сказал он, правильно прочитав ее мысли. — В Америке женщины стоят обеими ногами на земле. Они любят своих мужчин и не боятся показать это.

Риган улыбнулась ему самой милой и самой неискренней улыбкой.

— В таком случае почему бы тебе не вернуться в Америку к тамошним женщинам?

Трэвис расхохотался так, что задребезжала посуда, и чмокнул ее в щечку.

— А теперь, малышка, мне предстоит сделать кое-какие дела, а ты могла бы забраться в постельку и подождать меня или…

— Или, возможно, уйти.

— А ты настойчива, если не сказать больше.

«И ты упрям», — подумала Риган, глядя, как он, собрав на поднос грязную посуду, выставил его за дверь. Потом, лежа на большой кровати в своей ночной сорочке, она наблюдала, как он, повернувшись к ней спиной, сидит за столом и что-то пишет гусиным пером на разложенных на столе бумагах. Ей было любопытно узнать, что он делает, но спрашивать не хотелось, потому что она боялась, как бы их отношения не стали слишком близкими.

Растянувшись на постели, Риган начала мечтать о том, как ее спасает Фаррел, который побеждает американца в поединке на шпагах. Дядюшка Джонатан просит у нее прощения и говорит, что без нее ему очень одиноко. Мысль о трясущемся от страха Трэвисе вызвала у нее улыбку. Она представила себе, как вырывается из объятий Фаррела и, подойдя к Трэвису, подает ему руку и прощает его, советуя ему вернуться к себе в Америку и забыть ее, если он только сможет.

Когда Трэвис скользнул в постель рядом с ней, она притворилась спящей, но он просто придвинул ее к себе, поцеловал в ухо, положил руку ей на живот и сразу же заснул. Странно, но она тут же почувствовала, что теперь тоже сможет заснуть.

Утром Риган проснулась одна. Едва успела она открыть глаза, как появилась служанка.

— Прошу прощения, мисс, я думала, что вы еще спите. Мистер Трэвис сказал, что, если вы пожелаете, я должна принести вам ванну.

Риган решила не унижаться и не просить снова девушку освободить ее. Она приказала ей принести лохань и горячую воду и неожиданно получила большое удовольствие, принимая ванну. Ей доставляла удовлетворение возможность сделать что-то для себя. Прежде ее всегда одевала служанка, которая также мыла ей волосы, а самые дешевые детские платья ей всегда выбирал дядюшка. Вымывшись, она вытерла полотенцем волосы, съела обильный завтрак и надела голубое шелковое платье, глубокое декольте которого прикрывал нежный шарф, расшитый цветами синих и голубых оттенков.

День тянулся долго, и, поскольку ей было нечего делать, Риган заскучала. В комнате было прохладно, однако камина там не было, поэтому она принялась ходить из угла в угол, потирая предплечья. Стояла ранняя весна, и лучи солнца, проникавшие сквозь окно, были еще не жаркими, но возле окна было самое теплое место в комнате. Придвинув стул, она стала с отсутствующим видом смотреть в окно и мечтать о том, что никогда не простит Трэвиса и даже позволит Фаррелу пронзить его шпагой.

Когда солнце стало клониться к закату, она услышала голос, который мог принадлежать только Трэвису, — глубокий баритон с бархатистым интонациями, от которых у нее замирало сердце. Конечно, во всем виновато то обстоятельство, что ей пришлось целый день просидеть в одиночестве, но, когда он вошел, она с трудом подавила улыбку.

Трэвис улыбнулся, внимательно осмотрев ее большими карими глазами.