Джудит Тарр - Дочь орла

— Все хотят быть очаровательными при тебе, — Аспасия поцеловала Феофано в пробор.

Феофано улыбнулась через плечо.

— Не только при мне. Когда тебя нет, он тебя разыскивает. Иногда он даже решается спросить.

Аспасия подавила вздох.

— Он здесь новичок. У него не было времени разобраться.

— Я думаю, он все знает, — сказала Феофано. — Он очень умный и неравнодушен к тебе, я полагаю, хотя и слишком робок, чтобы показать это. Сегодня, когда ты куда-то ходила, он спрашивал, каковы могут быть твои планы.

— Сплошное уныние, — сказала Аспасия. И в самом деле: не второй ли это герцог Генрих, мечтающий о царственной византийской невесте?

— Нет, — возразила Феофано. — Я так не думаю. Он не единственный, кто ухаживал за тобой, и не единственный, кто решился намекать на это. Ты же знаешь, тут нет ничего невозможного. Оттон и я дадим тебе великолепное приданое; а мужчина, у которого уже есть наследники, не будет требовать от тебя еще.

У Аспасии тяжко и медленно закружилась голова. Такие разговоры уже случались. Не очень давно, но достаточно, чтобы она стала надеяться, что слышит это в последний раз.

— Ты же знаешь, что я не хочу снова выходить замуж.

— В самом деле? — спросила Феофано. — У тебя нет призвания к монашеству, и я тебе никогда этого не предлагала. Но когда я вижу тебя все время одну, и некому стать рядом с тобой…

Аспасия стиснула зубы. Она никогда не рассказывала Феофано о посягательствах Генриха, поскольку они были бесполезны; более того, она не призналась и в своем долгом грехе с Исмаилом. Сначала она трусила, потом никак не случалось подходящего момента. Теперь тоже было не то время. «Скоро, — сказала она себе. — Когда в королевстве настанет покой. Когда у Феофано будет время понять».

— Я и так довольна, — сказала Аспасия как можно спокойней.

— Как знать? — возразила Феофано. — Может быть, ты не хочешь быть герцогиней. Но неужели ты хочешь провести все свои дни как служанка?

— Я гораздо больше, чем служанка, — ответила Аспасия. — Оставим это. Я счастлива тем, что имею. Счастливее — да, счастливее, чем была в Городе. — Прежде она не говорила этого вслух, не думала об этом, но всегда знала, что это было правдой. — Я и хотела быть здесь, с тобой, создавая империю из этой дикости.

Феофано покачала головой.

— Тобой нельзя не восхищаться. Такой выбор сделала я, но ты превратила его в свой собственный. Поэтому я и думала, что ты можешь захотеть выйти здесь замуж. Чтобы окончательно скрепить все это.

— Мне не нужно, — ответила Аспасия, — у меня есть ты.

Феофано порывисто обернулась, что теперь бывало слишком редко, и обняла ее.

— Конечно, ты всегда будешь рядом со мной. Даже если ты передумаешь и захочешь стать герцогиней.

— Я буду помнить об этом, — сказала Аспасия.

Она помнила об этом, когда спешила по улицам к дому Исмаила. Хотя было темно, и ее путь освещали только звезды, и ее не сопровождал слуга, она не боялась. Безрассудство, может быть. Исмаил так и скажет, когда она придет к нему. Но, даже если кому-то и приходило в голову обратить на нее внимание, ей не угрожало ничего страшного, разве кто-нибудь попытается ее облапать спьяна. Сегодня ее вообще едва ли кто-то видел. Она шла быстро и бесшумно, помня каждый камень на этом пути.

Вверху лестницы был виден свет, пробивавшийся из-под двери. Аспасия привычно отодвинула защелку и проскользнула в комнату.

Исмаил сидел за столом, как часто бывало, возле лампы, где горело ароматное масло с его родины. Видно, он недавно читал: перед ним лежала книга. Он подпирал голову рукой и казался спящим.

Но плечи его были напряжены, как не бывает во сне. Аспасия опустила руку на узел твердых мышц.

Под ее рукой напряжение проходило. Он глубоко вздохнул. Она молча гладила его по плечу.

Иногда он впадал в тоску. Особенно часто это бывало зимой. Он тосковал по своей солнечной Аль-Андалусии, откуда его изгнали, чаще всего, когда бывал болен или превозмогал болезнь. Так было почти всю эту зиму. Он тосковал и от этого раздражался.

Сейчас у него не было жара. Он дышал легко. Уже давно не кашлял, и Аспасия была готова перестать волноваться за него.

Он выпрямился, опустив руку.

— Прежде чем ты спросишь, — сказал он, — я уже пообедал. Съел все. И принял лекарство.

— Но ты не лег в постель, — сказала она. И, когда он вытаращил на нее удивленные глаза, добавила: — Да я просто шучу.

Он нахмурился.

— Кто здесь врач?

— Я. — Она уселась ему на колени, с печалью заметив, какие они костлявые, но тепло и его близость были приятны. Она обвила руками его шею. Он не рассердился. Она улыбнулась.

— Я думаю, мы можем считать, что ты выздоровел.

— Насколько это вообще возможно в этой отвратительной стране.

— Это Италия, — сказала она. Она пригладила его растрепанную бороду. — Плохая была зима. Но она прошла. Теперь у нас мир, и погода стала теплее. Может быть, будет достаточно тепло даже для тебя.

— Для меня здесь не бывает достаточно тепло.

Он явно был в дурном настроении. Она напомнила себе, как волновалась, когда он целую неделю был так болен, что даже не мог быть язвительным, как обычно; так болен, что мог только лежать и позволять ухаживать за собой. Недавно утром, когда жар спал, он прикрикнул на нее, она чуть не завопила от радости, поняв по этому признаку, что он пошел на поправку.

С тех пор он постоянно ворчал, испытывая ее терпение.

— Жаль, что я не твоя мать, — сказала она, — а то я задала бы тебе хорошую порку.

Он надулся.

— Ты долго жалел себя, — продолжала она. — Может быть, пора заняться чем-нибудь другим?

Поднимаясь, он поставил ее на ноги, что с его стороны было большой любезностью. Он мог бы просто столкнуть ее с колен.

— Если я тебе надоел, почему ты не оставишь меня в покое?

— По привычке, — сказала она. Она села на кровать, поджав ноги. — Ее величество хочет выдать меня замуж. Разрешить ей?

— И кто же захотел взять тебя замуж?

Он не имел в виду ничего обидного. Она это прекрасно знала. Но она устала. Она нянчилась с ним всю зиму и не услышала ни слова благодарности.

— Ты удивишься, — сказала она, растягивая слова. — Герцога Генриха изгнали, но есть еще герцог Карл. И маркграф Хедбальд. И господин Шенберг, и еще…

— Ну так выходи, — буркнул он. — Выходи за них за всех.

— Я не могу. Я же не мусульманка.

Он злобно блеснул глазами. Она ответила ему таким же злым взглядом.

— Ты и в самом деле невыносим, — сказала она. — Может быть, тебе лучше отправиться в постель и полечить свое дурное настроение?

Покаяние — не мусульманская добродетель. Он раздевался со свирепым видом, яростно стаскивая одежду. Он был худ до ужаса.

Наконец он улегся, предоставив ей укрывать его одеялами и медвежьей шкурой, которую подарил Оттон, когда родилась София. Аспасия сбросила платье и скользнула в постель. Теперь она все уладит: уговорит его, успокоит, развеселит. Она умеет обмануть. Она обманывала всех годами, и ни одна сплетня о них даже не родилась.