Джудит Тарр - Дочь орла

Он говорил умно. Может быть, он заметил, что Аспасия слушает. Он усмехнулся; при дворе Оттона привыкли соображать быстро.

— И вот ты, — говорил его собеседник ему, — господин Нижней Лотарингии. Жаль, что мой повелитель Лотар не может властвовать над своим тезкой.

Карл блеснул зубами.

— Конечно, жаль. Мой бедный братец: хоть у него есть и трон, и корона, но герцогом Лотарингским ему не бывать.

— Он еще попытается, — возразил его собеседник. — Ты слышал, что он вывел в поле войска? Он угрожает перейти границу.

— Пусть угрожает, — отвечал Карл. — Мы его выгоним.

«Бравада», — подумала Аспасия, торопясь по своим делам. Все они насмехались над королем западных франков, которому не нравилось, что король восточных франков принял его непутевого брата. Это все шло еще от Карла Великого. Хоть он и был великим, что признавала даже Византия, он поступил неразумно со своими сыновьями. Он мог бы научиться на примере империи Александра или Рима, что разделенная империя быстро перестает быть империей.

Лотар хотел бы видеть империю восстановленной и себя во главе ее. Саксонцы не только хотели, но и действовали; а теперь была Феофано, которая учила своего мужа быть настоящим императором.

При дворе стало дышать свободнее, с тех пор как его покинула императрица-мать. Она находилась далеко на пути в Бургундию с почетным эскортом, который должен был убедиться, что она там осталась. Если она и надеялась, что ее сын, в конце концов, проявит слабость и позовет ее обратно, то ей пришлось разочароваться. Феофано позаботилась об этом.

Оттон, освободившись от матери, казалось, стал даже ходить легче. Нелады с франками только взбодрили его.

— Война — это отрава, — сказала Феофано. — Все мужчины поддаются ей. Даже в Городе — ты помнишь, что творилось, когда начинался охотничий сезон? Особенно при Никифоре. Все мальчишки горели желанием пойти и убить кого-нибудь.

— Они перерастают это, — ответила Аспасия, — по крайней мере, некоторые.

Феофано без улыбки покачала головой. Они были в королевской бане, они двое и толпа придворных женщин императрицы, чьи голоса и смех раздавались в больших залах, наполненных паром. Феофано проводила здесь по часу и больше. Она говорила, что при беременности это лучший способ ощутить легкость в теле.

Аспасия, одетая и под покрывалом, с сожалением глядя на заманчивый бассейн, нагнулась, чтобы поцеловать гладкий лоб. На лице Феофано мелькнула тень улыбки.

— Передай привет мастеру Исмаилу, — сказала она.

— Как всегда, — отвечала Аспасия.

Частью повседневной жизни, не вызывавшей вопросов, было теперь то, что около полудня, если не было срочных дел, Аспасия отправлялась помогать врачу. К тому же с недавних пор у нее появились собственные пациенты, предпочитавшие иметь дело с женщиной, а не с язычником; в основном это были придворные, но были и городские жители, обращавшиеся к ней по мере того, как ее имя становилось все более известным.

Сегодня пациентов было много. В любое время года бывают свои болезни, а этой весной распространилась лихорадка. Пришел и стареющий красавец за средством для ращения волос, две хихикающие девчонки за приворотным зельем, множество народу с воспалением глаз, насморком, ожогами и переломами и два идиота, подравшиеся на ножах. Аспасия зашила им раны и отослала, присев ненадолго, чтобы отдохнуть.

В каждом городе, куда они прибывали, Исмаил сразу же подыскивал себе помещение с комнатой для приема больных и спальней. Феофано никак не могла убедить его пользоваться ее гостеприимством. В Аахене его комнаты находились недалеко от дворца, одна над другой, в доме, который, как утверждала хозяйка, принадлежал великому Роланду, умершему в Ронсевале.

— Я совершенно ничего не имею против мавров, и это прекрасно известно вашей милости, — добавляла она всякий раз.

Его милость волновало только то, чтобы комнаты были чистые, хорошо проветренные и освещенные и чтобы людям легко было туда попасть. Его слуги помещались в кухне вместе со слугами хозяйки, а его конюх жил, ел и спал в императорской конюшне при лошадях. Все было устроено как нельзя лучше, хотя Аспасия предпочла бы, чтобы между комнатами была дверь, а хозяйка не появлялась так неожиданно с новостями или угощениями. В первой комнате дверь была, но запиралась она плохо. Чтобы сохранить свой запас лекарств, Исмаил запирал его в сундуке, который повсюду возил с собой, и на нем устроил постель.

Для тайных свиданий условия мало подходили. От любовных утех следовало бы воздержаться. Хуже бывало только в переполненных замках или в пути. Лучше бывало очень редко.

Она отваживалась только на ласковые прикосновения или поцелуи, а он был слишком занят, чтобы отвечать. Выглядел он теперь вполне здоровым. Путешествие не вызвало возврата лихорадки. Казалось, он излечился в седле, на свежем воздухе, но уставал быстрее, чем ему хотелось, а сегодня утомил даже Аспасию.

— Знаешь, чего бы мне хотелось? — спросила она внезапно.

Он не отвечал, но она знала, что он слушает; он на мгновение перестал толочь травы для бальзама.

— Я бы хотела выбраться на прогулку, — сказала она. — Неважно куда. Просто погулять, подышать свежим воздухом.

— Так иди, — сказал он.

— Одна?

— Ты же всегда ходишь одна.

— Когда ты в последний раз выводил свою Зулейху?

Он поднял голову.

— Подожди, пока я закончу это, — сказал он.

Они ехали верхом, мул Аспасии трусил, опустив голову, горячая лошадь Исмаила пританцовывала на ходу, а старший из слуг молча сопровождал их. Этот Вильгельм, конечно, все знал. Все его слуги знали. Но они скромно молчали, иначе бы Исмаил их не держал. Они исполняли свои обязанности и были безупречно почтительны с Аспасией.

Верховая прогулка с Исмаилом была не слишком подходяща для флирта. Сидя верхом на лошади, он был только всадником. В каждый момент он был только кем-то одним: врачом, всадником, придворным, любовником. Несомненно, это его свойство, даже больше, чем хитроумие Аспасии, помогало так долго сохранять их тайну.

— Ты все время любишь меня? — спросила она неожиданно, когда они, вернувшись, уже шли из конюшни. Слуга незаметно ушел. Вокруг не было никого, и она говорила по-арабски.

Он продолжал идти своим быстрым легким шагом.

— Когда же я не люблю тебя?

— Когда ты занят чем-то другим.

Он остановился и оглянулся. Она шла на несколько шагов сзади, наблюдая за ним.

— Разве это логично? — пожелал он узнать.

— Ты со всей полнотой отдаешься каждому делу. Когда ты врач, ты врач всецело. Когда ты едешь верхом, это единственное, что существует для тебя в мире. Я так не умею. Я всегда думаю о нескольких вещах одновременно.

— Женская логика, — заметил он. — Легкомыслие.