Жаклин Брискин - Обитель любви

— Ты перестанешь сниматься? — спросила она.

— Вот закончу этот фильм и все. Мне это уже надоело. Твой муж превратится в бедного, но честного летчика.

Она улыбнулась.

— Так-то лучше, — сказал он. — А теперь слушай. Я врезался в дерево. Только и всего. Не пытайся отыскать в этом какой-то подтекст. Я принимаю тебя такой, какая ты есть. И прошу от тебя того же. Хорошо?

Она посмотрела на него так, будто видела его насквозь. У него появилось ощущение, что она понимает его лучше, чем он сам.

— Да, — тихо произнесла она. — Это был несчастный случай.

Он откинулся на подушки.

— Когда ты в следующий раз увидишь, что я наливаю себе стопку, напомни мне об этом похмелье.

Она поцеловала его в лоб.

— Так лучше?

— Лучше.

Она позвонила, чтобы принесли кофе.

Кингдон знал, что ничто не может поколебать его любовь к ней, но ему вспомнились те несколько мгновений после столкновения с деревом, когда он почувствовал себя свободным. Ему пришло в голову, что умереть — очень просто.

Поначалу в Гринвуде, как и в Паловерде до него, не было ограды, которая отделяла бы поместье от поросших чапаралем холмов вверху и от долины внизу. Но с годами Лос-Анджелес сильно разросся к западу, и новые дома уже подступали к поместью. Местную детвору, которая резвилась на еще не проданных незастроенных участках, привлекали таинственные зеленые заросли и высокие деревья вокруг Гринвуда. Юные следопыты были по душе Баду и веселили Амелию, но однажды один из них чуть не захлебнулся в плавательном бассейне. Пришлось хозяевам, хотя и с неохотой, обнести свои владения оградой.

Когда Три-Вэ подъехал к Гринвуду, ворота были заперты. Он вышел из «максвелла», чтобы звонком вызвать старика-привратника из сторожки. Прошло два дня после аварии, в которую угодил Кингдон, но Три-Вэ об этом еще ничего не знал. Он приехал повидать Бада, как они и договорились.

Он уже потянулся было к кнопке электрического звонка, как вдруг увидел, что по дорожке к нему быстро идет Амелия. После ночи фанданго они виделись наедине только однажды, да и то не по ее воле, в то утро, когда на город налетел суховей Санта-Ана, разметавший их в разные стороны на долгие годы... Она махнула ему рукой. Три-Вэ удивился. Неужели она вышла для того, чтобы встретить его? Глядя на Амелию, он чувствовал, что смотрит — словно время остановилось — на соседскую девочку, его подружку, его любимую...

— Амелия! — произнес он, снимая шляпу.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказала она, распахивая створку ворот. — Пойдем к дому.

Он вылез из машины, и они пошли рядом по гравийной дорожке. День стоял солнечный. Два садовника срезали цветущие камелии. Амелия молчала, пока они проходили мимо.

Три-Вэ было интересно, что она хочет ему сказать. Он предчувствовал что-то неприятное, но все равно был рад побыть с Амелией немного наедине. Даже не смотреть на нее, а просто вдыхать аромат ее цветочных духов... А если приблизиться еще на несколько дюймов, то можно будет ощутить исходящее от ее тела легкое тепло. Она едва доставала ему до плеча, но ему трудно было привыкнуть к этому, ибо в его душе она занимала так много места...

— Я о Кингдоне, — наконец сказала она.

Чувство страха и вины мгновенно вытеснило все другие эмоции.

— Что-то случилось?

— Два дня назад во время дождя он врезался на своей машине в дерево.

— Почему же мне никто не позвонил?! — хрипло воскликнул Три-Вэ. — Как он?

— Сломана рука, синяк на глазу... Телесные повреждения...

— Телесные повреждения?! — перебил ее Три-Вэ. — Что ты хочешь сказать? Он в беспамятстве?!

— Нет, нет, что ты! Ничего такого... Но ему повезло, что остался жив. Он был пьян, а погода была отвратительная. Он очень много пьет, Три-Вэ. И слишком быстро ездит.

— Кингдон всегда был сорвиголовой.

— Дело даже не в его необузданности и пьянстве. Он так несчастен... — сказала Амелия и после паузы добавила: — Тем летом, когда погиб мой отец, в последние дни перед его самоубийством, меня мучило такое ощущение, будто он заживо распят. Так он был внутренне напряжен... Мышцы и нервы, казалось, натянулись до предела. Его горе я чувствовала почти физически. Он весь был словно оголенный провод...

Страх промелькнул на бородатом лице Три-Вэ.

— Ты хочешь сказать, что Кингдон одержим мыслью о самоубийстве?!

— Я просто хочу сказать, что все «это»... ты понимаешь... слишком тяжким бременем легло на всех нас. Сложившееся положение я могу воспринять, так сказать, абстрактно. Но стоит только подумать, что все это происходит с нами, на самом деле, меня охватывает ужас! И у тебя такое же состояние. Я уж не говорю про Юту. А Бад... он... — Она вздохнула. — Что же до Кингдона, то его страдания вообще недоступны нашему пониманию.

— В юности он жаждал испробовать абсолютно все, словно для того, чтобы потом оставить это у себя за спиной как пройденный этап. Я даже думал, все кончится тем, что он посвятит себя служению Богу. — Три-Вэ посмотрел сверху вниз на шедшую рядом хрупкую женщину. — Ты меня знаешь. Я умею читать в душах людей, но не научился распоряжаться этим умением. Я сразу понял, сколь разрушительны могут быть для него последствия такого поведения, мне хотелось отговорить его, помочь. Но каким образом? Он избегает меня.

— Это я заметила. Мне очень жаль, Три-Вэ. И еще. Тесса... В тот вечер, когда с Бадом случился сердечный приступ, я попыталась убедить ее в том, что их только что заключенный брак должен быть немедленно расторгнут. Она ответила отказом. С тех пор я еще не раз пробовала заговорить с ней об этом, но безуспешно. С ней трудно говорить. Только не подумай, пожалуйста, что она грубит мне. Нет, Тесса по природе не может быть грубой. Просто она непреклонна. Или отмалчивается, или спрашивает: а почему, собственно, они — двоюродные брат и сестра — не могут пожениться?

— Это она так говорит: двоюродные брат и сестра! Она упрямо не желает признать, что Бад не...

— А с чего это ты вдруг так уверен в том, что он не ее настоящий отец?

В том месте дорожка делала поворот, огибая ветвистый виргинский дуб, его густая темно-зеленая листва отбрасывала на землю черную тень. В этом сумраке белело лицо Амелии. Он знал, что ее сознание подчинено законам строгой симметрии. Рассуждения ее так же логичны, как и музыка Моцарта. Поэтому Три-Вэ, сжигаемый чувством вины, решил, что она задала чисто риторический вопрос. На самом деле Амелия, разумеется, так же, как и он, убеждена в том, что зачала Тессу от него.

Впереди виднелась красная черепичная кровля дома. Амелия свернула на узкую тропинку, которая бежала в тени лимонных деревьев. Она молчала до тех пор, пока они не подошли к белой мраморной скамье. Она опустилась на нее, а Три-Вэ остановился перед ней, заложив руки за спину.