Ольга Крючкова - Дуэлянты

Станислав легко держал пистолет, он был уверен в своей правоте и непременной победе над противником… Он целил прямо в голову Варфоломея, уже во всех красках представляя, как выскочат его мозги.

Варфоломей же, напротив, сосредоточился, рука с непривычки подрагивала: «Выстрелю в сердце, да…да – в сердце…»

Дуэлянты достигли барьера: почти одновременно грянули два выстрела…

Сердце Антонины бешено колотилось. «Только не он, только не он…» – молила она. Но, увы, Станислав покачнулся, роняя пистолет на землю…

– Барин! – дворецкий бросился к Станиславу.

– Не-е-ет!!! – пронзительно закричала Антонина, готовая лишиться чувств.

Дворецкий и мужская прислуга, присутствовавшая в качестве свидетелей, бросились к барину.

– Кровь! Кровь! Он весь в крови!!! – галдели они. – Доктора! Доктора!

Антонина хотела броситься к возлюбленному, но ноги не слушались, к горлу подкатила тошнота. Она осела прямо на землю и разрыдалась.

Варфоломей ощутил резкую боль, пронзившую голову с правой стороны, и инстинктивно отбросив пистолет, схватился рукой за рану. Он чувствовал, как кровь сочилась сквозь пальцы…

– Что это? Я жив? – бормотал он, бессмысленно наблюдая, как все столпились около Станислава. – Я eго убил? Что ж теперь будет? – Варфоломей ощупал рану, наконец, сообразив, что пуля прошла вскользь, отхватил ему половину уха. – Бежать! Бежать! Подальше отсюда…

Варфоломей метнулся в заросли деревьев и быстро побежал по направлению к дороге, где согласно уговору его ожидал Архип с лошадьми. Управляющий, как человек практичный и предусмотрительный, перед дуэлью успел шепнуть своему слуге, чтобы тот собирал все ценное и ожидал на дороге. Ну, уж коли не судьба – то бежать одному.

Станислава перенесли в дом и тотчас послали за доктором. Он явился примерно через час и, осмотрев дуэлянта, вынес свой вердикт:

– Жить будет. Ранение не опасно, кость не задета, пуля прошла навылет. Покой и только покой…

Доктор помыл руки и вытер руки о полотенце, любезно протянутое горничной. Наконец он заметил Антонину Петровну, стоявшую поодаль, дабы никому не мешать.

– Сударыня! – искренне удивился доктор. – Вы? Здесь?

Антонина, понимая недоумение доктора, сказала:

– Да… Это я.

– А как самочувсвствие Сергея Васильевича? – поинтересовался доктор.

– Никак. Его больше нет…

Доктор не понял:

– Что вы такое говорите?

– Он умер… – пояснила Антонина Петровна. – Прошу вас подождать до утра и вместе со мной отправиться в Забродино.

Доктор растерялся, поправил очки, но лишнего спрашивать не стал.

– Да, да… Разумеется, сударыня.

Антонина похоронила мужа, как и положено, на кладбище рядом с имением, где поилось несколько поколений Забродиных. Волнения, выпавшие на ее долю, сделали свое дело – она похудела, под глазами залегли тени. От этого она казалась еще красивее и загадочной, в ней угадывалась женщина, многое повидавшая и знающая толк в жизни.

Станислав медленно шел на поправку, но опасности для его здоровья не было. Примерно через неделю он начал ходить, ибо счел, что столь длительный постельный режим – не для него. Но плечо побаливало…

Антонина постоянно навещала возлюбленного, они избегали говорить о дуэли, болтая о приближающихся октябрьских холодах, о делах мануфактуры и о том, что Матвеево-Орлово требуется новый управляющий.

Федор Ильич, управляющий Забродино, порекомендовал Станиславу Александровичу своего племянника, как человека честного и расторопного. Станислав согласился, назначил собеседование предполагаемому кандидату и после часового разговора вполне остался им доволен.

В конце октября, когда следовало выплачивать проценты по Ремизово, Антонина Петровна в сопровождении господина Матвеева направилась в Псковский Земельный банк, где оформила все соответствующие документы, подтверждающие погашение долга.

Через полгода, когда все формальности траура были соблюдены, Антонина и Станислав обвенчались в небольшой церквушке, что в полуверсте от Забродино.

После этого чета Матвеевых активно занялась имением Ремизово, окончательно решив превратить его в дачный поселок.

1898 год, Петербург

Петербургский дом супругов Матвеевых особенно выделялся на Фурштадской улице. Двухэтажный, с двумя флигелями по бокам, окруженный прекрасной кованой изгородью, местами увитой диким виноградом, с колоннами, обрамляющими парадный вход, он скорее напоминал традиционную московскую усадьбу, нежели здешние дома, построенные в немецком стиле. Предки многочисленных мелких дворян и чиновников, живших на этой улице, вероятно, попали под влияние немцев, поселившихся на ближайшей Курляндской улице. И поэтому-то Фурштадская стала напоминать, скорее небольшой провинциальный немецкий городок, нежели столичную улицу Российской империи.

Антонина Петровна пробудилась, как обычно, ровно в восемь утра. Эта привычка появилась у нее давно, почти шестнадцать лет назад, когда она с мужем, Станиславом Петровичем, и маленькой дочерью Полиной переехала из псковского имения в столицу.

Столичная жизнь поначалу не нравилась Антонине Петровне, привыкшей к сельским просторам и простоте провинциальной жизни. Она долго скучала по своему имению Забродино, а также по имению второго мужа, где она прожила с ним два года после венчания.

После того как супруги Матвеевы воплотили свой план, на землях Ремизово построили дачный поселок и выгодно сдали его в аренду, оставив управителями проверенного временем Федора Ильича и его племянника Николая, они перебрались в Петербург.

Антонина Петровна не перечила мужу по поводу переезда, понимая, что дочери надобно расти в приличном обществе, тем более, что у Станислава Александровича было множество полезных знакомств.

И вот Полине, единственной дочери Матвеевых минуло восемнадцать. Она удалась внешностью в матушку: небольшого роста, складная, густые каштановые волнистые волосы, выразительные серые глаза, пухлые губы и весьма волевой подбородок.

Когда Станислав Александрович не без удовольствия смотрел на дочь, то невольно вспоминал свою первую встречу с женой, которую прозвал Дианой-охотницей. Пожалуй, Полина и по складу характера была в матушку: мало того, что умна и рассудительна не по годам, решительна до крайней степени, она умела постоять за себя и защитить свои интересы. Особенно Станислава Александровича смущало, то обстоятельство, что дочь, как, впрочем, многие барышни конца XIX века были излишне прогрессивных взглядов. Он считал, что совершенно негоже молодой девице иметь на все свое суждение, да еще и оспаривать мнение родителей. Но Полину это вовсе не смущало мало того, она изъявила желание посещать вольным слушателем университетские лекции.