Лора Бекитт - Исповедь послушницы (сборник)

Хотя Рамон старался не смотреть на жену своего брата, изредка они все же встречались взглядами, и тогда по телу молодой женщины пробегала теплая волна. А вот от взгляда Эльзы что-то больно сжималось и холодело внутри.

– Да, – сказала Катарина, приложив руки к пылающим щекам, – так и есть.

– Он странный человек, – заметила хозяйка дома, – всегда носит черное, и душа его закрыта для всех… кроме тебя. Твое сердце стремится к нему, но ты не хочешь обманывать мужа. – Она помолчала. – Средство я тебе дам, только жизнь невозможно остановить, как нельзя избежать судьбы. В твоей душе живет вечный вопрос: будешь ли ты с ним?

– Вы правы, – с глубоким вздохом прошептала Катарина.

– Что мне тебе сказать, – медленно промолвила женщина, не поднимая глаз. Она продолжала помешивать варево. – Твои препятствия на пути к этому союзу велики, а его – еще больше. Потому отвечу так: и да, и нет, моя красавица.

Она вынула откуда-то маленький мешочек и подала Катарине, а потом объяснила, как использовать средство.

– Сколько я должна заплатить? – спросила Катарина.

– Ничего. Судьбу невозможно купить.

Однако молодая женщина положила на стол кошелек.

– Глупые вы, – продолжила хозяйка едва ли не с жалостью, и обратилась к Инес: – Почему ты бегаешь от любви? Она все равно настигнет тебя!

Инес вздрогнула, покраснела, но ничего не сказала.

Они с Катариной вышли на воздух. Припекало солнце, слышался привычный шум воды. Инес выглядела расстроенной и потрясенной.

– Зачем ты это сделала, Кэти! – в отчаянии произнесла она. – Зачем обратилась к ведьме!

– Эта женщина вовсе не ведьма, – упрямо возразила Катарина. – Она помогает людям.

– Она говорила ужасные вещи!

– Ничего ужасного, Инес. Любая правда ужасна, если посмотреть ей в глаза.

– У меня нет от тебя секретов, Кэти!

– Я тебе верю. Но про меня она говорила правду. Ты сама слышала.

Они помолчали. Потом Катарина продолжила:

– Я совсем запуталась. Хотя бы они не были братьями…

– Ты не виновата в том, что аббат снова вошел в твою жизнь, – сказала Инес, прикоснувшись к руке подруги. – Я верю, что ты не хочешь обманывать Эрнана.

– Не хочу. И в то же время мне его не жаль. Возможно, потому что он не страдает?

– Мне нужно уйти от вас. Быть может, поступить в какую-то мастерскую – ведь я умею шить, вышивать и даже ткать ковры, – невпопад произнесла девушка. Она думала о своем.

– Зачем? Разве тебе плохо с нами? Я не раз говорила: давай попробуем поискать для тебя мужа! Даже Эрнан как-то обмолвился об этом.

Инес остановилась. Внезапно сквозь мечтательность и наивность проступил суровый облик монахини, загадочная скорбь существа, обреченного на заточение в невидимых стенах одиночества и молчания.

– Нет! – твердо и резко произнесла она. – Я никогда не выйду замуж!

День прошел как обычно: утренние службы, капитул, трапеза и множество дел. И никогда еще мысли Рамона не были так далеки от того, что он делал.

Как могло случиться, что его жизнь в монастыре сделалась тенью другой – той, что протекала в миру?! Аббат Монкада сотню раз задавался этим вопросом и никогда не находил ответа.

Рамон умело управлял обителью, тщательно вел дела, но он существовал сам по себе, и братья вряд ли смогли бы назвать его своим духовным отцом. Монахи видели его указующий перст, но он не умел ни утешать, ни вдохновлять.

Наступил вечер; по небу растекались кровавые струйки заката. Рамон подошел к окну. Завтра ему вновь предстоит обедать в доме Пауля Торна. В монастыре знали, что у аббата есть родственники в городе, и спокойно воспринимали его отлучки.

Несколько раз Рамону удавалось уклоняться от приглашений, но вчера Эрнан прислал записку, где сообщалось о том, что он хотел бы переговорить с Рамоном «об одном важном деле». Вспомнив об этом послании, аббат Монкада поморщился. Рамон любил аккуратность во всем, и его письмо поражало красотой и четкостью. Катарину в монастыре тоже научили писать грамотно и изящно. А вот почерк Эрнана был небрежным, слог – далек от совершенства, к тому же его послание грешило ошибками. Было видно, что его никогда не занимали книжные науки.

Рамон с силой сцепил пальцы в замок. Что ж, он поедет; пора привыкнуть, что его сердце – иначе не скажешь! – постоянно поджаривают на медленном огне! Ему было вдвойне тяжело, потому что отчужденность и нелюдимость давно стали чертами его характера. Лишь Катарине удалось пробить брешь в этой броне своей любовью и нежностью. Рамон не сумел залечить эту рану, она мешала ему работать, жить, не давала вздохнуть полной грудью. Он тихо угасал, потому что не ведал истинной цели: душа и сердце рвались к Катарине, но долг и судьба навсегда приковали его к монастырю.

Когда ужин закончился, Эрнан предложил выйти в сад, и Рамон согласился. После совместных застолий, когда Катарина сидела так близко, что он мог коснуться ее рукой, Рамон чувствовал себя разбитым и больным, он изнемогал под бременем печали. Острые приступы горя сменялись отупением, он не мог ни есть, ни работать, ни спать.

Он упрямо совершал все привычные действия, но при этом чувствовал себя мертвым. Он без конца размышлял о своем ничтожестве, об обмане, в который поневоле вводил окружающих.

Стволы деревьев блестели в вечернем свете, словно перламутровые, повсюду раскинулись ослепительно-белые или нежно-розовые шатры цветущих крон, а сквозь них, как сквозь тонкое кружево, проглядывало меркнущее небо.

– Я благодарен тебе, Рамон, – с воодушевлением начал Эрнан, нарушая тишину. – Ты спас меня не только от допросов и пыток, но и, что самое главное, – от позора. Да что меня – всю нашу семью!

– Какое у тебя ко мне дело? – нетерпеливо произнес Рамон.

– Ты не скучаешь по Испании? – спросил старший брат. – Ты больше двадцати лет прожил в Мадриде. Это у меня никогда не было настоящей родины.

Рамон чуть заметно усмехнулся и пожал плечами. Ему с детства внушали мысль о том, что религия заменяет собой и родину, и семью. Его учили смотреть только вниз, в землю, или вверх, в небо, а если ему случалось взглянуть прямо, то он чаще всего видел голую стену кельи или разукрашенный золотом алтарь.

Он коротко ответил:

– Не скучаю.

– А я все думаю о том, – сказал Эрнан, – что, пожалуй, мне нужно съездить и повидаться с матушкой. Ты тоже мог бы поехать.

– Это исключено, – быстро произнес Рамон, – дела аббатства не позволяют мне отлучаться надолго.

Эрнан замолчал. Разумеется, он сделал свои выводы. Если он сам охотно и много говорил об отце, то Рамон отвечал на вопросы о матери уклончиво и односложно.

– Так ты и мне не советуешь ехать?

– Почему нет? Только напиши ей сначала.