Лора Бекитт - Исповедь послушницы (сборник)

– Под самой невинной маской может скрываться отвратительное зло, – убежденно заявила сеньора Хинеса и вперилась взглядом в лицо сына. – Посмотри на себя, Рамон! Как ты изменился!

Он попытался рассмеяться.

– Возможно, я немного постарел за эти годы.

– Ты не постарел! Я говорю не об этом. На твоем лице – печать порока! Прежде ты был похож на одинокое хрупкое деревце, у тебя был чистый, отрешенный, неземной взгляд! Теперь ты напоминаешь сорную траву, политую навозной жижей. Чем ты занимался все это время?

– У меня много дел, матушка. Как вам известно, я настоятель мужского монастыря.

– Не лги! На твоих губах – следы поцелуев, твое тело корчится от похоти, твои руки изнывают от жажды объятий! В тебе играет дурная кровь, кровь твоего отца!

Ее взгляд излучал безумное напряжение. Рамон понял, что лучшей защитой от ее пугающих откровенностью, полубезумных речей будет каменное спокойствие.

– Мне лучше уйти, – сказал он, – прощайте. Можете писать на меня доносы хоть в инквизицию, хоть его святейшеству Папе Римскому. Мне все равно.

Катарина послушно ждала внизу. Она сидела на узкой деревянной скамье, а Исабель беспечно бегала по дворику.

Рамон остановился. Он боялся, что выражение лица выдаст его смятение.

– Я оказался прав, Кэти, – коротко произнес он. – Она не в себе. Нам лучше уйти.

Рамону почудилось, что Катарина ничуть не удивилась.

– Хорошо, уйдем.

В это время сверху донесся полный отчаяния крик:

– Вернись, Рамон! Вернись!

Он остановился в нерешительности. Сеньора Хинеса стояла на внутреннем балкончике и смотрела на них. Потом сдержанно произнесла:

– Поднимайтесь.

Рамон и Катарина переглянулись. Он направился к лестнице, молодая женщина взяла за руку ребенка и пошла следом.

Катарина поклонилась сеньоре Хинесе. И тут же поняла, что напрасно столь тщательно выбирала наряд, укладывала волосы и затягивала их в золотистую сетку. Появись она в королевском платье или в нищенском рубище, сеньора Хинеса смотрела бы на нее как на диковинное растение или экзотическое животное, которое опасно брать в руки. Мать Рамона и Эрнана перевела взгляд на Исабель, и в ее лице появился проблеск интереса.

– Она тоже не говорит по-испански? – осведомилась сеньора Хинеса.

– Нет, но я собираюсь заняться ее обучением.

Женщина с расстановкой произнесла:

– Теперь ты доволен? Ты добился своего – показал мне эту варварскую девушку и ее ребенка.

– Это не варварская девушка. Она католичка, знает латынь. Она получила монастырское воспитание.

Сеньора Хинеса не обратила на его слова никакого внимания.

– Ты собираешься навестить своего духовного наставника аббата Ринкона?

Рамон не задумывался об этом, однако проще было ответить утвердительно.

– Да, – сказал он.

– Ты исповедуешься ему? – Она смотрела властно и строго.

– Только в том, что считаю грехом.

Пока они говорили, Катарина внимательно смотрела на сеньору Хинесу. В ее больших глазах, ярко выделявшихся на худом лице, было что-то навязчивое, непонятное, чужое. Эти глаза внушали странную тревогу, предчувствие чего-то дурного. Чувства этой женщины не были похожи на чувства других людей, и мысли вызывали опасение.

Внезапно Катарина поняла, что прежде во взгляде Рамона было куда больше сходства со взглядом сеньоры Хинесы, чем сейчас. Он преодолел что-то важное, его сердце более не было сковано цепями страха и предрассудков. Он стал гораздо свободнее и был готов заплатить за эту свободу.

– Как ее зовут? – Сеньора Хинеса указала на ребенка.

– Исабель Монкада.

– Понятно.

– Нам пора идти, – сказал Рамон.

– Я потеряла тебя, – ответила женщина, пронзая его взглядом.

– Вы с самого начала знали, матушка, что я принадлежу Господу Богу, – невозмутимо заметил Рамон.

Они с Катариной поселились в небольшой гостинице, в комнатах, выходивших окнами на шумную рыночную площадь. Рамон был сильно взволнован и никак не мог успокоиться. Они кое-как дотянули до вечера, а потом зажгли свечи и заказали вина. Уложив Исабель, Катарина пришла в комнату Рамона.

Он сидел на кровати в своей сутане, держа в руке бокал, и сияние свечей отражалось в стекле красноватыми отблесками. Свежий воздух врывался в полуоткрытое окно. У Рамона было потерянное выражение лица.

– Иногда мне кажется, что в присутствии матери я лишаюсь способности нормально воспринимать окружающий мир. И все-таки мне немного жаль ее.

Катарина смотрела на него с легкой улыбкой.

– Ты изменился. Мне кажется, прежде ты никого не жалел.

– Да, это правда.

Он порывисто обнял ее и ощутил всем телом частые и страстные удары ее сердца. Если в глазах сеньоры Хинесы, с которой он недавно говорил, была холодная, непроглядная пустота, то в глазах Катарины – любовь и радость.

Они отдались друг другу, а после она сидела у него на коленях, и на них обоих не было ни лоскутка одежды. Катарина склонила голову на плечо Рамона, а он нежно ласкал ее грудь. Их губы поминутно сливались.

– Я рада, что ты никому об этом не рассказываешь. Даже на исповеди.

– Когда-то я сказал тебе, Кэти: о том, что было и есть у нас с тобой, я могу говорить только с Господом и хочу отвечать только перед ним.

Катарина подумала, что найдутся те, кто захочет спросить с него за случившееся и в земной жизни. Например, Эрнан. Но она не стала об этом говорить.

– Я все чаще начинаю думать о том, что нужно искать какой-то выход, – продолжил Рамон. – Давай уедем вместе, сбежим? Ты, я и Исабель! Теперь я готов. Не все ли равно, что делать днем – копать землю, обтесывать камни, – если ночью я смогу любить тебя. Дело не в страданиях плоти, их я преодолею, потому что привык. Просто у меня с каждым годом все сильнее болит сердце и ноет душа!

Катарина покачала головой.

– Ты готов сейчас, в этот момент, когда мы рядом и вокруг никого нет, никого и ничего. Потом все изменится. Да и я не могу уехать. Ведь у меня есть еще одна дочь, Лусия.

– И муж – Эрнан, – мрачно произнес Рамон и добавил: – Я не только грешник, я преступник! Возжелал жену не просто ближнего, а… своего родного брата!

– Тогда я еще не была его женой, – напомнила Катарина.

– Я сам виноват в том, что ты ею стала!

– Нет, – мягко произнесла она, – такова наша судьба.

– Ты сорвала меня с призрачного пьедестала, превратила в обычного смертного. Я стал смелее и в то же время чаще испытываю страх, какой испытывает… нет, не монах, боящийся прослыть грешным, а обычный человек.

– Чего ты боишься? – спрашивала Катарина, нежно гладя его волосы.

– Например, что у тебя опять родится ребенок и тогда обман будет продолжаться до бесконечности. Я не знаю, как сделать, чтобы этого не случилось!