Лора Бекитт - Исповедь послушницы (сборник)

Вскоре пришла Неле и принесла поднос с едой, но ни отец, ни Эрнан не появились до самого вечера. Катарине было все равно. У нее – дочь! Красавица сеньорита, как сказала повитуха.

Внезапно Катарина вспомнила фразу Рамона из его записки: «Ты подарила мне волшебный сон…»

«Что ж, – подумала молодая женщина, – возможно, для тебя, Рамон, это и в самом деле был только сон. Но ты подарил мне нечто такое, что имеет слишком большое отношение к реальности!»

Вечером к ней пришел отец и попытался заговорить о волновавшей его проблеме, но Катарина не дала ему вставить и слова, и он со вздохом удалился. Потом появился Эрнан; он даже не взглянул на ребенка, но Катарина не обратила на это внимания и попросила перечислить все известные ему испанские имена. Он нехотя согласился и назвал несколько. Катарина шепотом повторяла их, одно за другим, а потом воскликнула:

– Исабель! – И уверенно повторила: – Исабель Монкада.

Эрнан резко повернулся и вышел за дверь.

Пауль нашел его сидящим в гостиной с бокалом вина. Зять задумчиво смотрел на темную жидкость с таким видом, будто собирался выпить чью-то кровь или яд.

Пауль тяжело опустился рядом.

– Мне очень жаль, – неловко произнес он, – я вполне пойму, Эрнан, если вы уедете.

Молодой человек поднял голову и посмотрел на него долгим взглядом.

– Дело в том, – медленно произнес он, – что мне совершенно некуда ехать.

Катарина чувствовала себя превосходно и через несколько дней встала с постели. Весна была в самом разгаре; трава устилала землю пушистым ковром, земля и цветущие деревья источали сильные, сладкие запахи, а ветер нес навстречу крепкий, соленый, терпкий аромат моря. Из мутного оно сделалось ярко-синим и простиралось без конца и без края. Когда Исабель немного подрастет, они обязательно сходят на берег, чтобы посмотреть на бурые сети и белые, точно крылья птиц, паруса, а пока Катарина гуляла с дочерью по тропинкам сада. Слегка отогнув край покрывала, молодая женщина с любовью вглядывалась в маленькое смуглое личико. У Исабель были большие, блестящие, как полированный мрамор, глаза, красиво изогнутые ресницы и нежные, изящно очерченные губы.

Через пару дней Катарине срочно понадобилось выехать за покупками; вернувшись и поднявшись к себе, она обнаружила, что колыбель Исабель пуста. У нее бешено заколотилось сердце, она стремительно сбежала вниз и, задыхаясь, произнесла:

– Где, где мой ребенок?!

Пауль попытался успокоить дочь, но Катарина не слушала; в конце концов ее безумные вопли потрясли весь дом. Охваченная жесточайшим страхом и яростным возмущением, она готова была проклясть каждого и бежать куда глаза глядят. Невыносимая острая боль впилась ей в сердце и не желала отпускать. Она задыхалась и беспрестанно кричала.

Позвали доктора. Узнав, в чем дело, он решительно заявил:

– Немедленно верните ей ребенка, она близка к помешательству.

Ребенка привезли через час, но дело было сделано: на следующее утро Катарина не смогла встать с постели. Она лежала опустошенная, без единой мысли, безвольная и безразличная ко всему вокруг, в каком-то мертвом оцепенении. Молоко у нее пропало, и пришлось срочно искать кормилицу.

Душевное потрясение обернулось жестокой лихорадкой, несколько дней молодая женщина пребывала на грани жизни и смерти. Однажды, очнувшись от тяжелого дневного сна, Катарина не поверила своим глазам: возле постели сидела Инес, взгляд которой излучал тепло и свет.

– Ты?! – радостно прошептала Катарина. – Откуда?

– Мне приснился ужасный сон, приснилось, что ты… умерла, и я больше не могла ни о чем думать.

Катарина протянула руку и с улыбкой коснулась пальцев подруги.

– Как ты меня нашла?

– Сама не знаю. – Инес пожала плечами. – Верно, Господь указал мне путь.

– Тебя отпустили из монастыря?

– Я просто ушла.

– Ты приняла постриг?

– Еще нет.

– Не возвращайся в обитель! – с неожиданной резкостью промолвила Катарина. – Оставайся со мной.

– Как я могу? – грустно промолвила Инес.

– Теперь мне кажется, что в этой жизни возможно все.

Инес не сводила глаз с колыбели.

– Я не знала, что у тебя родилась дочь, – прошептала она.

Катарина тихонько заговорила. Инес слушала, содрогаясь от мучительного волнения. Потом промолвила:

– Значит, это ребенок аббата? Твой муж знает?

– Ему неизвестно, от кого я родила, – ответила Катарина. Потом нерешительно спросила: – Он все еще служит мессу в женском монастыре?

– Нет. Я слышала, аббат Монкада передал эту обязанность новому приору.

Они замолчали. Инес с удивлением смотрела на свою подругу и не узнавала ее. У Катарины были все те же тонкие, нежные черты лица, но взгляд утратил невинность, он был полон решимости и упорства, а еще – самоотверженной пламенной любви. Инес тоже хотелось подарить кому-нибудь такую любовь, отдать свою душу другому человеку, преданно, беззаветно и безрассудно, подобно тому, как иные люди посвящают себя Богу.

Когда Катарина поправилась, состоялся торжественный и пышный обряд крещения младенца. И Пауль Торн, и Эрнан, и Эльза сложили оружие перед непреклонной волей Катарины. Девочку нарекли Исабель Монкада, и ничего не подозревавшие гости в один голос твердили Эрнану, что «маленькая сеньорита» – его точная копия. Крестной матерью стала Инес.

Впервые за долгое время Катарина чувствовала себя счастливой. Она ошиблась только в одном – в том, что ей достаточно одной Исабель, чтобы не быть несчастной и одинокой.

В начале года кандидатура Рамона Монкада была утверждена на генеральном капитуле, после чего монахи единодушно засвидетельствовали свое желание поручить отцу Рамону управление обителью. Разумеется, не последнюю роль в этом деле сыграло предсмертное слово аббата Опандо. Итак, Рамон Монкада стал аббатом и принял на себя бремя ответственности за судьбы братьев.

Он вставал раньше всех, еще до утренней службы, и последним отходил ко сну. Он следил, чтобы монахи участвовали в любой посильной для них работе и приносили пользу там, где в том была наибольшая нужда. Он контролировал ведение хозяйственных книг и регулярно приглашал к себе брата-эконома для отчета по доходам и расходам монастыря.

Отец Рамон строго соблюдал все посты и, в отличие от аббата Опандо, никогда не приглашал никого из братьев разделить с ним трапезу. Молился тоже в одиночестве. Он лично беседовал с каждым, кто желал вступить в обитель, увеличил срок и количество испытаний для тех, кто собирался принять постриг, и придирчиво подходил к распределению обязанностей между служителями. Ничто не могло укрыться от его всевидящего, строгого ока, и все же порой ему не хватало жизненного опыта, природной гибкости и неутомимого жизнелюбия аббата Опандо, потому он был вынужден советоваться с помощниками. То были чисто деловые разговоры, задушевных бесед аббат Монкада ни с кем не вел. Он никогда не смеялся и не улыбался – даже в том случае, если улыбался его собеседник. Он всегда был сдержан, спокоен, суров и тверд, и никто не знал, какой ценой оплачены эти твердость и спокойствие.